Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

Но надо помнить твердо, отдать себе вполне отчет о положении Вашем относительно нашей многострадальной России. Я не хочу никого и ни в чем обвинять, но Вы же знаете, что я не согласен с Вашими нынешними вождями. Они издали не могут судить о современном положении России и во многом ошибаются. Я не бросил Родины, остался в России. Когда мать больна, ее не бросают. Мы все переживаем тяжелую болезнь вместе с Родиной – матерью нашей.

Мы все были сбиты с толку массой тяжелых недоразумений между всеми нами. Трагическое положение русских людей за границей и здесь воистину ужасно. Одно я знаю верно: мы, люди, живем десятки лет, а жизнь страны считается веками. И не в первый раз Россия переживает большие потрясения, я глубоко верю, что ее ждет великое будущее. Я не участвовал в гражданской войне и в пролитии братской крови не повинен, я не боюсь ни клевет, ни кривотолков ни со стороны белых, ни со стороны красных, но я должен Вам сказать, что к старому возврата нет.

За эти годы, что Вы пробыли на чужбине, в России многое изменилось, и надо с этим считаться. Вы не узнаете своих детей, они выросли из своих рубашонок, но вместе с тем у них открылись глаза, и они многое видят и понимают, о чем прежде и понятия не имели. Так вот и знайте, что в старом было столько дурного, что народ наш, значит, Ваши же братья, бросились к новому правительству и поддержали его.

Я наблюдал это вблизи. Разве Вы не понимаете, что иначе ничего нельзя было бы сделать, если бы не было этой могучей народной поддержки. Идите же к братьям и семьям Вашим, возвращайтесь на родную землю и старайтесь понять, в чем тут дело и какой выход можно найти, чтобы прекратить междоусобицу и преступное пролитие братской крови. Жизнь сама научит Вас и вольет в берега разбушевавшуюся стихию.

Но для этого надо помогать друг другу, вникнуть глубоко в причину всего происшедшего и происходящего и верить, что крепкая любовь и вера в Родину все переживут и дадут бодрость духа, необходимую для достижения счастья Русской земли. Мир и плодотворная, созидательная работа – вот что нам нужно на многие годы.

Возвращайтесь же домой и будьте верными сынами своего Отечества. Все знающие меня знают, что я никогда не был коммунистом и никогда им не буду, но я подчинился стихийной воле народов, населяющих землю Русскую, и полагаю, что не ошибся. Россия, которой угрожал при Временном правительстве и при вторжении чужеземцев полный распад, – теперь через пять лет существует! Россия, которую я люблю превыше жизни!

Границы наши, несмотря на отделение некоторых окраин, все же громадны. И ныне Россию защищает Красная армия. Идите, становитесь в ее ряды, если хотите, и делайте то же самое или же возвращайтесь к мирным, сельским работам, к семейной трудовой жизни. Я старик, мне ничего не надо лично для себя, но я люблю свою Родину и хочу для нее в будущем великого блага. Мои кости истлеют, а земля Русская будет процветать.

Не наше с Вами дело учить Провидение, ведущее все народы. Во многих бедствиях не оно, а мы сами виноваты и должны перенести данные нам испытания. Наши дети, внуки и правнуки только поймут, для чего все это нужно было нам пережить. Вот все, что считал долгом Вам сказать.

И да поможет Вам Господь вернуться благополучно домой. Я же беру на себя трудную миссию выговорить Вам это право без малейшего риска для жизни Вашей. Говорю: трудную, так как для нашего правительства доныне Вы были врагами. Я же, седой и больной Ваш бывший главнокомандующий, люблю всех русских людей, все народы, населяющие Россию, одинаково, считаю Вас жертвами великих недоразумений и потрясений и приложу все усилия, чтобы всех Вас примирить, прекратить междоусобное пролитие крови и дожить до мира и благоденствия в страждующей стране нашей».

Перечитав теперь этот проект письма, я теперь только вижу, насколько еще в 1922 году я был слеп относительно нашего правительства. Ну да что уж об этом и говорить!..

Через несколько дней ко мне приехал посланный от Троцкого очень элегантный молодой, бывший офицер по виду. Он мне сказал, что Лев Давыдович поручил ему передать, что благодарит меня, но что это теперь несвоевременно [167]. Тундутова же ни под каким видом принять на службу нельзя.

Тундутов еще раз или два заходил ко мне. Я ему сказал, что ничего не выходит. Он как-то привел свою жену, очень хорошенькую не то немочку, не то англичаночку. Через некоторое время она прибежала одна и рассказала, что их обоих арестовали, но ее скоро выпустили, а он сидит в тюрьме.

Я наводил справки, расспрашивал, в чем дело, но никто в штабе мне ничего толково не сказал. Спустя еще некоторое время я слышал, что Тундутов с женой выслан за границу; а другие говорили, что выслана только одна она, а он будто бы расстрелян, так как большевики имели неопровержимые доказательства, что он служит в английских войсках и приехал в Россию, как английский шпион. Правда ли все это и в чем тут зарыта собака, до сих пор не знаю. Я с первого свидания с ним советовал ему уезжать скорее, удивлялся, как он решился привезти молоденькую жену в такую революционную страну. Я бы очень хотел знать, жив ли он? И правда ли все то, что мне рассказывали?! [168]

Весной 1923 года приезжал в Москву А. В. Свистунов, но не под своей фамилией, а под видом агента какой-то торговой фирмы. Я слышал, что он был на юге, когда еще белые не покидали России, но потом потерял его из виду. Поэтому, когда он приехал, я был рад его видеть, но очень просил скорее уезжать, не шутить с огнем. Он мне отвечал, что столько раз был между жизнью и смертью, что ничего теперь не боится.

Он говорил, что приехал по поручению Кирилла Владимировича и разослал много прокламаций или, скорее, манифестов его. Помню, что я ему определенно сказал, что Кирилл – это не то, что нам нужно теперь в России, и что если говорить о монархии, то, кроме Николая Николаевича, я ни за кем бы своею волею, охотно, не пошел. Но если бы случилось такое, по-моему, чудо, что Кириллу удалось бы прогнать наших захватчиков, то, конечно, я бы счел своим долгом быть полезным русскому делу под какой угодно фирмой.

Свистунов еще раз или два заходил ко мне, и мои близкие все очень волновались за него и просили его уезжать. Он обещал прислать открытку, когда переедет границу, подписавшись «Шура». Но этой открытки мы не получили, и я очень боюсь за него, выбрался ли он живым от наших большевичков? Ничего не знаю.

В 1924 году я очень болел. Мне дали, наконец, отставку и назначили пенсию. Волокита была ужасная, опубликовали о назначении пенсии в 30 червонцев в марте, а начали выдавать, кажется, в июне или июле. Одновременно дали отставку и назначили такую же пенсию Павлу Павловичу Лебедеву. Это человек, который действительно работал много, будучи несколько лет начальником штаба Красной армии, и, в сущности, создал все дело и поставил на рельсы весь механизм ее.