Владимир Жданов - Добролюбов

обролюбов продолжал напряженно работать, усиленно занимаясь самообразованием; Он много читал, углубляясь в самые различные области знания, изучал языки, особенно французский, давал частные уроки — для заработка. Поглощенный трудами, он старался забыть о своих горестях, о недавних утратах. В феврале 1855 года он писал тетке: «До сих пор я тоскую, мрачно тоскую, если только шумной, кипучей, лихорадочной деятельностью не заглушаю тяжелых своих мыслей…»

К этой тоске прибавлялась тревога за малолетних сестер и братьев, которых приютили чужие люди. Весной ему сообщили о смерти сестры Юлии, жившей в Нижнем в семье Трубецких.

В течение мая и половины июня продолжались экзамены. Добролюбов по всем предметам получил высший бал— пятерку, а по языкам — четыре с половиной. Директор сам поздравил его с переходом на третий курс.

К этому времени Добролюбов, давно освободившийся от религиозных представлений, уже твердо стоял на атеистических позициях. Об этом наглядно свидетельствуют его стихи, особенно большое стихотворение «Царь Николай просил у бога», в котором дана, острая сатира и на царя и на слепую веру в бога, а сам бог изображен как оплот темноты и невежества.

Институт сковывал его силы, мешал развиваться его таланту литератора, темпераменту публициста-трибуна. Но и в этих условиях он сумел найти для себя живое дело: он писал политические стихи, вёл пропагандистскую работу среди товарищей, наконец, с начала нового учебного года он решил выпускать рукописную газету, явившуюся, по существу, органом добролюбовского кружка.

Студенты, вернувшиеся после каникул, нашли Добролюбова окрепшим за лето, полным энергии. Уже к первой встрече друзей, участников кружка, он приготовил им сюрприз — первый номер рукописной газеты. Шемановский, Сциборский и другие студенты с интересом брали в руки сложенный вдвое листок бумаги, исписанный со всех сторон. Сверху крупными буквами было старательно выведено чернилами: «Слухи». Ниже следовало пояснение: «Газета литературная, анекдотическая и только отчасти политическая». В левом верхнем углу стояла дата — «1 сентября 1855 года».

Издатель и автор обещал своим читателям заносить на страницы газеты только те слухи, в которых отражается действительное настроение людей, проявляющееся не в печати, не в «учено-литературных канцеляриях», а в частной жизни; «Чем более подслушаем мы этаких откровенных рассуждений, рассказов, отдельных мыслей и впечатлений, тем яснее нам будет истинный дух народа, тем понятнее будут его стремления, его чувства, тем полнее и осязательнее представится нам картина народной жизни». Далее Добролюбов выражал надежду, что отдельные факты, наблюдениям и слухи дадут повод для важных обобщений, «приведут умного человека к открытию какой-нибудь хронической болезни» в русской жизни.

Взяв на себя такие задачи, Добролюбов; конечно, понимал, с какими трудностями связано их осуществление. В обстановке того времени писать на темы, которых не могла касаться легальная пресса, значило прежде всего твердо заявить себя противником официальной точки зрения. Собирать «слухи», правдиво отражающие мнение народа, значило стать сторонником враждебного правительству, лагеря, то есть подвергнуть себя серьезному риску. Добролюбов помнил об этом. Приглашая читателей, истинно любящих свое отечество, помогать его газете, он писал в первом номере «Слухов»:

«Дело, которое мы начинаем, легкое само по себе, становится трудным и даже опасным по своим последствиям. Мы хотим быть беспристрастными, сообщать своим читателям все, что только услышим. А ведь мало ли что говорят… Заочно и про царя говорят, а писать про него еще никто не писал безнаказанно… Таким образом, благоразумный читатель видит, что одно средство спасти нас и нашу газету — молчание. Пусть потомство оценит нас, — мы не хотим громкой славы в настоящем, и в этом отношении девизом нашим будут слова поэта:

Из этих слов видно, что Добролюбов придавал большое значение своему начинанию.

«Слухи» поражают серьезностью своего содержания, зрелостью политической мысли, резкостью и прямотой в оценке таких вещей, которые вообще не подлежали обсуждению в крепостнической России. Каждый номер газеты мог легко привести Добролюбова в Сибирь. Угнетение народа, крепостное право, реакционный режим самодержавия» личность и поступки самого царя, произвол царской администрации, гнет цензуры — вот главные темы, поднимавшиеся на страницах «Слухов». Это были самые острые вопросы, волновавшие тогда передовых русских людей. Но только немногие в ту пору решились бы, подобно Добролюбову, запечатлеть на бумаге свои тайные мысли и чувства. Недаром писал он в первом номере «Слухов»: «Пусть потомство оценит нас…»

Второй номер газеты, вышедший в ближайший понедельник, Добролюбов посвятил рассказу о торжественной церемонии в Петербурге по случаю «именин имеющего быть помазанным от господа царя нашего Александра Николаевича». В своем ироническом описании Добролюбов показал себя мастером политического фельетона:

«…От Аничкова дворца до Невской лавры стояла по обеим сторонам улицы длинная шеренга конных воинов… С девяти часов собрались толпы народа… На балконах и из окон были… вывешены ковры, платки, старые одеяла, халаты и пр. т. п. в знак того, что всем жертвует русский народ ради царя своего. В половине одиннадцатого показался он из Аничкова дворца на рыжем коне, в красных штанах, в казацком костюме… Впереди всего царского поезда ехал церемониймейстер и несколько гусар, приказывавших всему собравшемуся народу снимать шапки и кричать «ура»… Блеск торжества еще более возвышался духовною процессиею с образами и хоругвями. Говорили, что сам государь хотел нести образ, но почему-то это не исполнилось: может быть, он побоялся упасть под тяжестью креста, а может быть, опасался скомпрометировать себя перед важными людьми, сделавшись носильщиком досок. Как бы то ни было, народ проводил его приличным воззванием на татарском языке до Невской лавры, и здесь, у врат этого рая, стали синие и серые херувимы, воспрещавшие профанам лицезрение царское. Только звезды и звездочки пошли во врата святой лавры, и таким образом явилось там настоящее царство небесное. К сожалению, солнца правды там не было…»

В заключение автор фельетона рассказывал, как в лавре царя встретили петербургские портные-немцы и один из них произнес на ломаном языке речь, до того умилившую державного именинника, что он пообещал оратору какую-то важную должность: «одни говорят — в ведомстве православного исповедания, а другие — в министерстве народного просвещения. Последнее — вероятнее», — саркастически прибавляет Добролюбов.