Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

— Бьется, как птичка в клетке! — ласково говорила миловидная гражданин начальник, просунув узкую кисть под мою грубую рубаху с лагерными клеймами. — Пусть сердечко успокоится, а не то я унесу птичку с собой!

«Вот если я не умру, то попытаюсь унести твое!» — храбрился я, глядя на нее сквозь дымку полуобморочного состояния.

Красивой, статной женщиной, похожей на породистую англичанку, оказалась Александра Ивановна Слепцова — хирург и начальник Центральной больницы Норильлага. Лечащий врач — осужденная Кузнецова Хая Яковлевна, прибыла в Норильлаг из Томского исправительно-трудового лагеря. Попов дополнил рассказ Быстролётова.

Судьба Г.А. Попова типична для тех лет: арестован в 1937 году, тюрьма в городе Орле, Военной коллегией Верховного Суда СССР приговорен к 12 годам заключения в ИТЛ. Весь срок заключения работал врачом в Норильлаге, после отбытия наказания жил и работал в Норильске врачом, затем в отделе здравоохранения города. Пока позволяло здоровье, жил на Севере (за Полярным кругом), затем уехал в Москву.

Вот сведения о Быстролётове, полученные от бывших заключенных ИТЛ. Вот что пишет о Быстролётове Амдур Залман Соломонович:

Мое знакомство с Дмитрием Александровичем началось примерно с сентября 1940 года на этапном лихтере, когда нас вывозили из Норильского лагеря как заключенных, «не поддающихся восстановлению в условиях Крайнего Севера». Дмитрий Александрович был «сактирован » после гнойного плеврита, а я — после истязаний в застенках Ивановского НКВД. Мы оказались в медобслуживании этапа и поэтому жили не в трюме, а на палубе лихтера, что способствовало нашему общению и сближению.

Быстролётов был очень красивым мужчиной, с умными голубыми глазами, мягкой улыбкой, при которой появлялись ямочки на щеках. Отличный рассказчик с неторопливым и негромким голосом, четкой дикцией и правильной русской речью высококультурного человека. В эмоциях проявлял крайнюю сдержанность.

Вспоминались наши долгие беседы с Дмитрием Александровичем, незабываемые его рассказы о потрясающих воображение фактах. Его рассказы даже о весьма деликатных обстоятельствах жизни были лишены и тени похабщины.

В лагере держался с большим достоинством.

В этом же этапе находилась бывшая врач Лефортовской тюрьмы А.А. Розенблюм, в прошлом участница Гражданской войны, медсестра в отряде Щорса, которую Дмитрий Александрович узнал. Он мне сказал, что, когда во время допроса «с пристрастием» в присутствии Ежова он потерял сознание, его привела в чувство именно она. Быстролётов, очнувшись, увидел ее со шприцем в руке, и она сказала, обращаясь к его истязателю: «Товарищ капитан, можете продолжать».

Возмущенный, я тогда потребовал у нее объяснений — женщин не принято бить. Она ответила: «К врагам у меня жалости нет». Сама же была осуждена на 15 лет «за участие в уничтожении советско-партийных кадров».

Наше знакомство с Дмитрием Александровичем продолжалось до 1946 года, когда я был освобожден из-под стражи и отправлен в ссылку. В Сусловском отделении Сиблага мы расстались навсегда.

Март 1990 года.

Розенблюм Анна Анатольевна. Родилась в Москве в 1901 году, еврейка. Беспартийная. В Гражданскую войну добровольцем поступила в Красную Армию, в составе Богунского полка 44-й дивизии участвовала в боевых действиях. После демобилизации работала медсестрой в 1 — м коммунистическом госпитале Москвы и в больнице «Красный богатырь». С 1927 года в органах ОГПУ-НКВД. В 1935 году окончила Московский медицинский институт. Военврач 3-го ранга, медработник органов НКВД. Руководила санчастью Бутырской тюрьмы, с апреля 1937 года — Лефортовской тюрьмы. В 1939 году уволена из НКВД, арестована и осуждена. Реабилитирована в 1956 году, персональная пенсионерка КГБ СССР.

Интересно отметить, что один из жителей деревни Суслове, его фамилия Вагин, до сих пор помнит врача Быстролётова! Вот что пишет о Быстролётове выпускник Ленинградского государственного университета (ЛГУ) К. Иванов:

Я познакомился с ним в 1946 году в Сусловском отделении Сиблага НКВД (Кемеровская область). Работал Быстролётов врачом. Его коллегой был Д.Е. Бертельс, до ареста студент восточного отделения филфака ЛГУ. Дмитрий Евгеньевич исполнял обязанности секретаря медицинской комиссии и не раз держал в руках формуляр Быстролётова. Послужной список лагерника был своего рода кратким личным делом. В формуляре Быстролётова были две интересные записи. Первая: в документ были вписаны не одна, а две фамилии: Быстролётов (Энверов). Возможно, вторая фамилия была в его голландском паспорте. Запись вторая. Статья, по которой судили Быстролётова, была литерной (обозначенная не цифрой, а буквой): КРД (контрреволюционная деятельность). Дела по литерным статьям рассматривались не судами, а изуверской «тройкой» и подобными комиссиями. Рассматривались, как говорится, в отсутствии всякого присутствия (самого подсудимого, свидетелей, защиты). На последнем листе формуляра комиссия делала записи о состоянии здоровья заключенного. Быстролётову всегда проставлялись л.ф.т. (легкий физический труд). Труд, однако, не был легким. Врач лагерной амбулатории обслуживал и барак ОПП (оздоровительно-профилактический пункт). По народной, лагерной, этимологии: общество подготовки покойников. При плохом питании, при бедственном положении с лекарствами и медицинской аппаратурой важнейшее значение приобретала психотерапия, критерий Бехтерева: «Если больному с врачом не стало легче, то это не врач». Манерой, взглядом, голосом, порой понижавшимся до шепота, Быстролётов оказывал терапевтическое воздействие на больного.

Гражданским долгом для Дмитрия Александровича была и литературная деятельность: писал воспоминания о пережитом и увиденном. Рисовал. Сохранялось обостренное чувство юмора. Случалось, что мишенью подобных суждений, зарисовок становились представители лагерной администрации. Как-то начальник медсанчасти ст. лейтенант Плюхин попросил Быстролётова нарисовать его портрет. Дмитрий Александрович согласился. Завершая работу над портретом, Быстролётов обратился к своему шефу с вопросом: «Гражданин начальник, какую нарисовать вам грудь — кутузовскую или суворовскую»? Подумав, начальник дал ответ: «Суворовскую».

В конце сороковых мы расстались. Меня «освободили», сослали в таежную глухомань Красноярского края, Дмитрия Александровича направили в столицу якобы для повторного следствия.

За вызовом Быстролётова в Москву скрывалось нечто большее, подобные решения не в стиле Абакумова, да и за отказ от амнистии и сотрудничества Быстролётову в 1948 году лагеря заменили изощренно садистской мерой наказания: «Пять лет одиночной камеры, после чего — расстрелять». О Быстролётове вскоре забыли, он не был расстрелян, к тому же в 1951 году Абакумова арестовали как «врага народа».