Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

Оказалось, что это был хозяин фанзы. Помещение наше и здесь было в том же роде, как в Чуньчже: такой же обширный сарай, такой же кан в одном конце его, отделенный стеной от очага, такой же деревянный пол перед очагом и шкаф, или деревянные полки у стены. Когда мы вошли в этот сарай, на деревянном полу перед очагом сидели семидесятилетняя старушка в чепчике из овчины и тангут лет сорока. Это были жильцы этого сарая. Прежде чем вступить в обладание каном, нам пришлось постоять несколько минут, пока старушка и ее товарищ убрали с кана вороха шуб и истрепанных войлочков, а потом вымели его веником. Старушка не могла держаться прямо, она ходила согнутою, как кочерга, и, когда она возилась на кане, была похожа скорее на четвероногое, чем на человека. Убравши кан, она вместе с своим товарищем опять заняла место у очага, а мы заняли кан. Во все это время вокруг нас толпились любопытные, мужчины, женщины и дети. Многие из мужчин были в волосяных чалмах; у иных эти волосы были обмотаны красной или синей тканью, у других ничем не были прикрыты. Деревня Рчили наполовину состоит из хоней.

В течение вечера мы познакомились ближе с этими новыми для нас людьми. Сначала хони отказывались вступать с нами в разговоры, и даже вся толпа любопытных ушла, оставив наш сарай пустым, но потом мало-помалу наши сношения с хонями установились. В особенности оказался словоохотливым один молодой хонь в красной чалме. Со старушкой, которую мы согнали с кана, мы тоже сделались друзьями. Я сначала принял ее за члена семьи, которой принадлежит этот дом; оказалось, что она чужая нашему хозяину; она со своим товарищем, который оказался ее сыном, были богомольцы, расположившиеся здесь на зимовку.

Старушка рассказала о себе, что она когда-то имела много сыновей и дочерей, были между сыновьями и хони, но все они примерли; остался жив один сын, да и тот сухорукий; вот они вдвоем и бродят по монастырям и святым местам, молятся Богу, землю отдали своим родственникам, дома своего не имеют, а живут, где их примут. В разговоре с этой старушкой мы узнали, между прочим, что послезавтра здесь будет свадьба; выдают замуж ту самую девушку, которую мы видели ходившею по деревне разряженною и в лисьей шапке. Я пожелал узнать, можно ли будет мне посмотреть на эту свадьбу.

– Можно, – сказала старушка, – только поднеси в подарок платок.

Кстати, мой знакомый хонь в красной чалме оказался близким родственником невесты; он начал приглашать меня прожить в Рчили до свадьбы, но, так как я отказался от этого предложения, то порешили так, что я поеду в Ачун-нанцзун, ночую там одну ночь и на другой день вернусь как раз в разгар свадьбы. Хонь даже посоветовал мне прямо ехать в дом, где будет справляться свадьба.

На другой день во время нашего чая явился к нам староста деревни. Выпив одну чашку чаю и посидев немного, он поднес мне хадак [96]и сказал маленькую речь, содержание которой было такое: он, будучи деревенским старостой, кроме того, отправляет в общине ачун-нанцзунских хоней должность нюрвы (казначея), и в качестве такового обращается ко мне за милостыней. У меня нашелся кусочек серебра весом в несколько ценов, который я сейчас же и передал ему. Эта щедрость сильно расположила его в мою пользу. Он сейчас же написал записку в Ачун-нанцзун и передал ее мне со словами, что без записки нам будет нелегко найти там помещение, а потом, из предыдущих разговоров заметив, что я интересуюсь любимой хонями книгой «Бама-хатун», сказал мне, что «Бама-хатуна» продажного у него не имеется, но он может продать мне небольшую книгу «Луй-чжин», которую читают для вызывания темных сил. Я согласился. Книжка сейчас же была принесена, но староста, прежде чем книжка перешла в мой чемодан, хотел доставить мне развлечение. Он позвал другого пожилого хоня; они сели против меня на кане, открыли листы книги и вдвоем пропели ее от одного конца до другого очень приятными голосами.

Итак, в Рчили мы расстались в самых лучших отношениях.

В Ачун-нанцзуне, как сказали нам, нет ни гороха, ни соломы. Гороха у нас было немного еще из Чуньчжи, но, чтобы не очутиться без соломы, мы должны были купить ее у нашего хозяина в Рчили и его же подрядили снести эту вязанку до Ачун-нанцзуна. Таким образом, из Рчили мы выступили вчетвером.

Дорога с полверсты идет по террасе Желтой реки, а потом входит в узкое ущелье. Голые бока ущелья состоят из разрезов красного конгломерата красного песчаника и красной, местами зеленой, глины; по сухому дну ущелья раскиданы большие глыбы гранита с крупными листочками слюды, принесенные сюда откуда-то издалека, потому что гребень хребта в вершинах ущелья состоит из тех же конгломератов. Ущелье вверху разделяется на два тесных и глубоких оврага; дорога поднимается по гребешку между этими оврагами и становится очень трудною; все мы всходили на перевал пешком, часто останавливались, чтоб переводить дух, и так устали, что на вершине перевала у всех явилось общее желание отдохнуть. Отсюда открывался вид и назад, и вперед. Позади было видно Желтую реку, извивающуюся между красными горами; влево чернелись скалы, из которых она вырывается на рчилийскую террасу. По горам местами видны деревни; некоторые из них расположены очень высоко над уровнем Желтой реки. По ту сторону реки видно чуть не всю долину Чуньчжа-лунзы, начиная от деревни Чуньчжи. Можно было пересчитать, как на карте, все тангутские деревеньки, мимо которых мы вчера проезжали.

Впереди вид был не так просторен; под ногами у нас лежала долина, проходившая поперек дороги; за ней хребет, за ним другой, отделенный от ближнего второй долиной, проходящей параллельно ближней долине. Судя по конфигурации гор, было ясно, что влево от нас обе эти долины соединяются. Талынтэр сейчас же объяснил нам, что нам осталось теперь спуститься по ближней долине до соединения ее с дальней и потом по последней подняться к ее вершине, где и стоит Ачун-нанцзун.

Спуск был безобразно крутой; животные спускались торчком вниз головой; они падали, туловище их увязало между камнями; они двигались шаг за шагом, распирая ноги. Сандан Джимбу эта дорога привела в веселое расположение духа; при каждом случае, как только нога его спотыкалась, он хохотал и приговаривал: «Вот так отличная дорога!»

Когда мы спустились и вошли в дальнюю долину, мы увидали в верхнем конце ее высокую совершенно отвесную красную скалу и на ее вершине белое здание. «Вот и Ачун-нанцзун!» – сказал Талынтэр. Но это не был самый Ачун-нанцзун, а одна из его кумирен, лежащая против монастыря. По дну долины бежит небольшая речка; следуя вверх по ней, мы вскоре поравнялись с группой белых фанз, видневшихся на высоте десяти сажен над дном долины. Это был монастырь цзонкавистов. Несколько десятков сажен далее на той же самой террасе лежит и монастырь хоней.