Николай Рерих - Шамбала. Сердце Азии

Напомнили о резне при восстании дунган [511]развалины старого Манаса. Стоят груды глиняных стен. Остатки храма. Пустые глазницы окон и дверей. Манас перенесен за один потай дальше. А всего сегодня сделаем 16,5 потаев.

Те же базары Манаса. Те же дунгане. Иногда попадается калмык. Здесь уже не торгоуты и хошуты, а олеты, которые занимают Илийский край, Кульджу. Разницы во внешности не видно. По всему пути растянулись караваны верблюдов, несущие 100 000 пудов шерсти, закупленной Госторгом для СССР. Важно звонят колокола. Садык, кучер, с особым ударением скажет: «На Чугучак – шерсть». Исполняется мечта края о восстановлении сношений.

Стоим у старшины. Здесь дворы несколько чище, нежели в Кашгарском и Карашарском округах. Говорят, и здесь будут смотреть паспорт. Лишь бы не разорвали эту длинную диковинку. Хочется довезти его и воспроизвести.

Среди дня нам казалось, что мы едем четверть века назад по равнине Средней России. А теперь мы сидим в замаранной белой комнатке. Е. И. вспоминает, что так же точно двадцать пять лет назад мы сидели в хибарках в Меречи, или в Велюнах на Немане, или под монастырями Суздаля. Или позднее – в каморках Сиены и Сан-Жеминьяно. Видели, видели, видели!

День кончился еще третьим осмотром оружия и разбором нашего паспорта. Пришел от амбаня какой-то полуграмотный курильщик опиума. По складам читал наш саженный паспорт. Потребовал вынуть ружья из чехлов и боязливо потрогал револьвер. Долго мялся и бубнил что-то, а потом ушел, поручив нас под ответственность содержателя постоялого двора. Можно ли включать такие власти в эволюцию человечества? Просто омывки какие-то. Но эти глупо-докучливые омывки способны затмевать сияющие горы; способны превратить каждое мирное настроение в ощущение участка [512]. Долой невежественность!

19 мая.

Какой добрый знак! Так нам сказали. В чем дело? Слышим какую-то нескладную музыку: пискучий кларнет вроде волынки, тарелки и барабан. Эта писклявая дребедень продолжается весь вечер. В чем дело? Оказывается, рядом умер человек и его собираются хоронить. Недаром в Манасе в целом ряде лавочек множество пестро раскрашенных гробов. Говорят: для путешественников очень добрый знак, если рядом умрет человек. Неизвестно, по знаку или нет – на полпути у нас сваливается колесо. Надо чинить в ближней деревне.

Сегодня путь совсем коротенький – всего 40 верст. Пришли уже к половине второго [дня]. Ясно, что можно было бы пройти еще 2,5 потая, но все дело в невозможном возчике. Сидим в Улан-Усуне, ждем телеги.

Яркий день. На дальних горах как будто прибавился снег. Заманчивы уходящие хребты. Степь залита сочной зеленью и лиловыми ирисами. Четкими силуэтами пасутся стада. Лама отошел в сторонку и обратился на восток – молится. Долетает ритм его славословий. Вероятно, зовет он новую эру, время Майтрейи, наступление которого знают все буддисты. Под линией снегов на горах притаилось несколько больших калмыцких монастырей. В каждом – несколько сотен лам. Монастыри большею частью в юртах – кочевые, но есть и храмы. А нам-то их нельзя увидать. Если хотите, можете увидеть нелепый храм черта в Урумчи, но буддистские монастыри смотреть нельзя. Нелепо и глупо.

А трава так зелена, и скворцы и сойки кричат в листве карагачей. Кукушка наскоро считает года. По степи стоят столбы дыма – жгут камыш. Эти дымы из «половецкого стана» особенно характерны для горизонта степей. Вспоминаем сны – картины 1912 года: «Змий проснулся» и «Меч мужества», когда огненный ангел принес меч мужества стражам.

Говорят, на Алтае весною цветут какие-то особенные красные лилии. Откуда это общее почитание Алтая?!

Жара. Предупреждают, что здесь много краж. Генерал-губернатор о нашем проезде не послал обещанного приказа. В конце концов и хорошо! По крайней мере у нас нет и капли сознания, что китайцы хоть что-нибудь сделали, кроме оскорблений, насилий и препятствий. От Улан-Уеуна четыре дня езды до торгоутского летника. Одинаково от Кучи, Урумчи и от Улан-Усуна.

20 мая.

Поднялись в 4 часа. Вот красиво! Горы розовеют. Бегут лиловые туманы. Пышнеет трава. Выехали в половине шестого еще до жары. Бодро пробежали 9 потаев (36 верст) до Янцзыхая. Отличная дорога. Свежо и сладко пахнет серебристая джидда [лох]. Поют птицы. Так много птиц давно не слыхали. Проехали равнину, усеянную могильными бугорками, – следы боев в дунганское восстание. Как заповедная стена, стояли серебряно-голубые горы. Прибыли в половине десятого в Янцзыхай, и вовремя.

Солнце уже стало жечь. Все уже накалилось. С радостью входим в маленькую глинобитку. Будем здесь до 12 часов ночи, а там при луне, в холодке, дальше – до Шихо. В чем-то почти неуловимом уже чувствуется близость России. Шире ли улицы селений, больше ли пашен, чище ли постоялые дворы? Опять сидим в глинобитке. В комнате хлопочут касатки – под балкой их гнездо. И опять вспоминаем Подольскую или Казанскую губернию. Вспоминаем Ефима из Ключина.

Точно колеблется почва. В области Чугучака есть потухшие кратеры. Не так давно подземная работа была так напряжена, что ждали извержения.

21 мая.

Поднялись в час ночи. В темноте при начавшемся буране вышли в половине четвертого. Горы скрылись. Облака пыли. Прогремели на равнине крупной гальки. В час дня пришли в Шихо, пробежали 16 потаев.

На полпути остановились кормить лошадей. Собралась толпа дунган и китайцев. Топтались, щупали нашу коляску, пытались потрогать нас. Е. И. вспомнила их достойного предводителя – главу Синьцзяна. Вспоминали, как пятнадцать лет тому назад в Шарсюмэ был амбань-русофил, и против него было послано из Урумчи 10 000 дунган. Но из Зайсана успел подойти русский батальон, и 10 000 урумчийских войск немедленно разбежались. Теперь сын этого амбаня, олетский князь, живет в дне пути от Шихо. Он получил образование в России. Там же находится и большой калмыцкий монастырь. Шихо является перекрестком между Урумчи (6 дней), Чугучаком (6 дней), Кульджою (9 дней) и Шарсюмэ (12 дней).

По пути встретили три арбы ценного груза – маральи рога. Вероятно, идут из Русского или Монгольского Алтая. Идут через Урумчи на Гучен в Китай для ценных лекарств. Вспомнили Чураевых, Гребенщикова. Староверы и зверская ловля маралов; нелепо, как уживаются эти особенности.

В Шихо во двор бывшего русского подданного нас не пустили. Ренегаты всегда особо усердствуют. Качество дороги здесь гораздо лучше, нежели в Кашгаре, Аксу, Токсуне. Из широких пространств гальки можно легче легкого сделать прекрасное шоссе. Но для китайцев – чем меньше путей сообщения, тем спокойнее; чем меньше просвещения, тем способнее для «правителей»…

Е. И. спрашивает: «Если бы китайцы нас приняли ладно, ведь многое от этого изменилось бы?» Многое, многое!