Василий Головнин - Записки капитана флота

Теперь надлежало мне обратить внимание на участь переводчика Киселева, которого мне нужно было с собою взять на берег для переводов. Небезызвестна мне была строгость японских законов к их подданным, принявшим христианскую веру и вступившим в службу чужой земли. Хотя господин Киселев из приверженности к России в переводимых им письмах и проч. подписывался российским урожденцем от японца. Но хорошее его знание японского языка вскоре обнаружило бы его пред хитрыми соотечественниками, и тогда последствия для него могли бы быть самые пагубные. Я призвал его к себе и сказал ему, чтобы он основательно подумал, как он лучше моего знает законы своей земли, можно ли ему будет, не подвергая себя опасности, ехать со мною на берег. Он отвечал: «Чего мне бояться? Разве вас захватят, тогда и всех, а меня одного не возьмут. Я не японец, прошу вас взять меня на берег, чтобы я мог исполнить свою должность переводчика. На берегу в переговорах с начальниками заключается важность всего дела, а здесь на «Диане» в разговорах с Такатаем-Кахи я вам мало помогаю. Ежели вы меня на берег не возьмете, то для чего же я переносил беспокойства дальнего морского пути?» Видя его желание быть в нашем деле полезным, я с величайшею радостью объявил ему, что иметь нам такого верного переводчика весьма важно, только я не хотел поступить против его желания в таком случае, где предстоит какая-либо ему опасность. За сим приказал я приготовиться к отъезду еще двум офицерам, также изъявившим желание быть со мною на берегу.

Около двенадцати часов в следующий день приехал на «Диану» на губернаторской шлюпке под разными флагами Такатай-Кахи. Вошед в каюту в полном парадном одеянии, объявил он мне, что когда на берегу поднимется над домом, назначенным для свидания, флаг, тогда можно ехать на берег. Ровно в двенадцать часов увидели мы сей флаг, и немного времени спустя я с двумя офицерами, переводчиком и десятью вооруженными матросами вступил на губернаторскую шлюпку [100]при поднятых на корме между японскими флагами военным российским, а впереди белым переговорным флагом и поехал на берег в сопровождении любопытствующего народа, выезжавшего на нескольких стах лодках.

Назначенный для свидания дом находился поблизости морского берега при каменной пристани. На площади перед домом усмотрели мы сидящих на коленях рядами японских солдат. Первый вышел на берег Такатай-Кахи и пошел в дом уведомить главных начальников о приезде русского и, возвратившись, сказал, что оба начальника в церемониальном собрании нас ожидают. Спрашивать, почему никто из японских чиновников не выехал навстречу, было неуместно и совсем бесполезно. Я приказал унтер-офицеру с белым флагом сойти на берег, за ним вооруженной страже и другому унтер-офицеру с военным флагом, за которым сошел сам, а за мною – офицеры. Построившаяся во фронт стража с флагами перед самыми открытыми дверьми дома, когда я проходил, сделала на караул.

В первое отделение дома я приказал съехавшему со мною для услуг японскому матросу внести кресла, чтобы переменить обувь. Надев башмаки, пошел я с офицерами в аудиенц-залу, в сей зале, наполненной разного звания чиновниками в воинской одежде при двух саблях, поразило меня необыкновенное глубокое молчание. Отличив двух главных, одного подле другого на коленях сидевших начальников, подошел я к ним шага на три и поклонился. Они также ответствовали наклонением своих голов. Сделав по поклону сидящим на правой и на левой стороне чиновникам, я отошел назад к назначенному мне месту, где поставлены уже были мои кресла. Глубокое молчание продолжалось еще с минуту. Тогда я прервал оное, сказав чрез переводчика Киселева, что нахожусь, по моему мнению, в доме дружеском. Вместо ответа начальники улыбнулись, а старший из них, приезжавший в Кунашир, открыл разговор, обращаясь к приблизившемуся с поникшею головою с левой стороны чиновнику, но так тихо, что Киселев ни одного слова не мог вразумительно слышать.

Потом чиновник занял опять свое место и, к великому удивлению моему, обратившись ко мне с большим преклонением головы в знак почитания, начал говорить довольно явственно по-русски [101]. Он перевел приветствие начальника, которое состояло в том, что русские давно переносят около японских берегов большие беспокойства, но вскоре все возымеет счастливый конец. Притом уведомил он, что объяснение командира Охотского порта начальниками признано очень, очень приличным. На сие приветствие я отвечал чрез японского уже переводчика Мураками-Теске, что под скорым и счастливым концом делу разуметь должно освобождение господина капитана Головнина с прочими русскими пленными, и потому прошедший труд, нами у японских берегов перенесенный, переименуется в приятнейшее для всех офицеров и команды корабля «Дианы» время, на службу употребленное. После некоторых еще разговоров, состоявших в одних учтивых приветствиях, я сказал, что привез с собою письмо иркутского губернатора, которое и подано было приехавшим со мною господином Савельевым в ящике, обшитом алым сукном.

Вынув письмо, я прочитал адрес его и подал господину Савельеву, которой с ящиком передал в руки японского переводчика. Переводчик приподнял его над своею головою и потом подал в руки младшему начальнику, который, приподняв ящик выше своей груди, вручил старшему. Старший начальник сказал, что теперь же пойдет доставить письмо своему обуньио, и что на рассматривание его и на изготовление ответа по важности дела потребуется дня два. Подарки, переданные господином Савельевым переводчику, положены были просто пред главным начальником.

Оба начальника просили меня принять в доме небольшое угощение, встали и, сделав мне поклон, ушли, а подарки понесли за ними. Тогда переводчик Мураками-Теске с видом величайшей радости, сделав дружеское приветствие, сказал мне на русском языке: «Теперь, слава Богу, поздравляю вас со скорым и счастливым окончанием дела. Капитан Головнин и прочие скоро поедут к вам на корабль. Только у нас особый мудреный закон, что вам нельзя с ними теперь видеться. Они все здоровы». Тут же подошли к нам и академики с таким же поздравлением. Почтенный Такатай-Кахи, стоявший в церемониале в конце залы, также приблизился.

Потом угощали нас чаем с разными закусками, которые каждому подносили на особой лаковой посуде. Я был отличен тем, что подле меня стоял нижнего звания чиновник, который все, что было мне приносимо, принимал и подавал из своих уже рук. Часа через два мы со всеми распрощались и поехали обратно вместе с Такатаем-Кахи на той же шлюпке на «Диану». Отъезжая со шлюпа, я между прочими письменными приказаниями старшему по мне офицеру господину лейтенанту Филатову поручил, коль скоро отвалим от берега, на шлюпе сделать рассвещение флагами без всякой пальбы, которая, как известно, вообще всем японцам чрезвычайно не нравится. Они говорят: «Какое в Европе странное обыкновение: делать почести стрельбою из пушек, которых назначение убивать [102]». Рассвещение же флагами при случившейся тогда прекрасной погоде доставило великое удовольствие чрезвычайному стечению всякого звания людей, так что на большое пространство окружали шлюп наполненные людьми обоего пола лодки.