Василий Головнин - Записки капитана флота

Оно наконец произошло 30 сентября. Во все продолжение оного к нам приходили несколько японцев и приносили грубо сделанные ни на что не похожие изображения (по мнению их) наших офицеров и матросов, говоря, что они сняли их на месте, но о переводчике сказали, что у него японские черты лица и, верно, он японец, хотя и в русском платье. Мы и сами не знали, кто такой был Киселев, и когда переводчики изъясняли нам письмо, полученное от господина Рикорда из Эдомо, писанное на японском языке переводчиком Киселевым, то на вопрос их, кто он таков, мы сказали, что, думаем, какой-нибудь иркутский житель, выучившийся их языку у оставшихся добровольно там японцев.

По окончании сей первой конференции переводчики тотчас к нам прибежали сказать, что губернатор позволяет нам взойти наверх и посмотреть, как господин Рикорд поехал назад. Взойдя во второй этаж, мы увидели парадную губернаторскую шлюпку (по величине своей она более походила на галеру, нежели на шлюпку), едущую с берега к «Диане» под тремя флагами: один из них был японский, а другие два – наш военный и белый перемирный, но людей по отдаленности различить было невозможно.

Мы еще не успели сойти вниз, как японцы принесли к нам для перевода привезенное господином Рикордом письмо, к чему мы в ту же минуту приступили. Письмо сие господин иркутский гражданский губернатор писал по первым донесениям господина Рикорда, когда ему не была еще известна японская бумага, впоследствии от них на «Диану» доставленная. Господин губернатор начинает свое письмо изложением обстоятельств нашего к ним прибытия и коварных поступков, посредством коих они нас взяли, и объясняет своевольство дел Хвостова; потом просит матсмайского губернатора нас освободить или вступить в переговоры с господином Рикордом, от него уполномоченным. Если же ни того ни другого без воли своего правительства он сделать не может, то уведомить его, когда и куда должен он будет прислать корабль за ответом.

Между прочим его превосходительство упоминает о посылаемых от него подарках, состоящих в золотых часах и красном казимире, которые он просит матсмайского губернатора принять в знак соседственной дружбы. Притом говорит, что господин Рикорд имеет у себя другое к нему письмо, благодарительное за наше освобождение, которое приказано ему тотчас, коль скоро нас освободят, вручить матсмайскому губернатору. В окончании же письма упоминается, что при оном приложены маньчжурский и японский переводы, но японцы нам сказали, что здесь нет у них маньчжурского переводчика, а в японском переводе многих мест они понять не могут, и потому непременно им нужно иметь наш перевод, которым мы занимались более двух дней. Прежде японцы и копий с русских бумаг у нас не оставляли, а ныне оригинальное письмо иркутского губернатора, то есть самая важная бумага, из России к ним присланная, была у нас двое суток, даже и на ночь у нас оставалась. В этом мы находили хороший признак.

Когда же мы его совсем кончили, то переводчики представляли оный губернатору, потом опять принесли к нам спросить на некоторые места объяснения. Они очень хвалили содержание сего письма, только одно место в оном не нравилось японцам, а именно, где упоминается, что Его Императорское Величество приписывает вероломный против нас поступок японцев самовольному действию кунаширского начальника, учиненному против воли японского государя. Сие, конечно, не могло им нравиться, ибо они сами в своей бумаге признали и нам сказывали, что мы взяты по повелению правительства. Сначала, как нас взяли, японцы притворялись, что кунаширский начальник употребил против нас коварство сам собою, к великому неудовольствию их правительства, но после признались, что он, как и все прочие начальники приморских мест, имел повеление, буде русские корабли появятся у их берегов, стараться обманом или силою захватить их.

К крайнему моему сожалению, должен я опять говорить о господине Муре. Бумагу господина иркутского губернатора он называл дерзкой, обидной для японцев, а подарки его столь маловажными, что они годились бы только для какого-нибудь малозначащего японского чиновника. К счастью нашему, японцы свезенные на берег господином Рикордом подарки из любопытства оставили на время у себя и часы приносили к нам на показ. В них был редкий механизм, для японцев удивительный и непонятный: когда заведешь в них особенную пружину, то польется изображение воды, и лошадь начнет пить, поднимая и опуская голову несколько раз. Тогда и господин Мур уверился, что сей подарок не так-то маловажен, как он представлял его. Японцы же уверяли нас, что о часах такой редкой и удивительной работы они никогда не слыхивали.

По окончании всех изъяснений о переводе губернаторского письма переводчики предлагали господину Рикорду прислать на берег то благодарственное письмо, о коем господин иркутский губернатор упоминает, но мы им на сие сказали, что это дело невозможное, ибо господину Рикорду предписано вручить сие письмо матсмайскому губернатору уже по освобождении нашем, и потому он не смеет отдать оного, пока мы еще находимся в руках японцев. Переводчики возражение наше тотчас признали справедливым и более уже о письме не упоминали.

Между тем Такатай-Кахи, которого японцы употребляли для словесных сношений с господином Рикордом, привез своим одноземцам новость, а они нам сообщили, что Москва действительно была взята и сожжена французами, которые, однако, после с великим уроном принуждены были бежать из России. Столь неожиданная весть крайне нас удивила; мы с нетерпением желали знать, как все сии странные происшествия случились, почему, с позволения японцев, написал я к господину Рикорду записку, чтоб он прислал к нам газеты. А на другой день переводчики доставили нам присланный с «Дианы» журнал военных действий и несколько писем на мое имя от разных моих знакомых и родных. Я тотчас объявил переводчикам, что писем своих я распечатывать и читать не хочу, а просил Теске запечатать их в один пакет и отослать обратно на корабль. Переводчики похвалили мое намерение и согласились доложить о моей просьбе начальникам.

Мне, так же как и им, известно было, что если бы я письма сии распечатал и прочитал, то надлежало бы со всех списать копии, перевести их на японский язык, и потом все это вместе отправить в столицу. После переводчики мне объявили, что теперь уже до освобождения нашего писем моих назад послать начальники не соглашаются, но запечатали их в один пакет за своими печатями, который прислали ко мне с тем, чтобы я хранил его у себя, не распечатывая, пока не приеду на корабль. На сие условие я охотно согласился. Что же принадлежит до журнала, то мы с нетерпением его читали; он заключал в себе происшествия от вступления неприятеля в Россию по самую кончину светлейшего князя Смоленского.