Василий Головнин - Записки капитана флота

Губернаторская шлюпка, на коей приехали мы на корабль, тотчас возвратилась на берег. На ней отправил господин Рикорд привезенного им из Охотска японца, который там оставался за болезнью. Он хотел еще с Эдомо отослать его, но японские чиновники ни там, ни в Хакодаде его не принимали до сего дня, говоря, что после возьмут.

Сей японец был один из тех, которые в 1811 году претерпели кораблекрушение на камчатском берегу, где он ознобил ногу до такой степени, что, невзирая на все старания наших врачей, должен был ее лишиться, и ходил на деревянной ноге, чему японцы чрезвычайно дивились, ибо у них весьма мало таких смельчаков лекарей, которые, научась у голландцев, могут делать ампутации.

Пополудни приехали к нам многие японские чиновники, которые по рангу своему были в трех и четырех степенях ниже губернатора, и с ними вместе бывшие при нас переводчики и академик. Теске и Кумаджеро привезли мне и господину Рикорду в подарок по штуке шелковой материи, лучшего японского чаю, саги и конфектов. Мы гостей своих угощали чаем, сладкой водкой и ликером; сии два последние напитка чрезвычайно им понравились, так что многие из них заговорили повеселее. Между тем господин Рикорд вручил переводчикам благодарственное от господина иркутского губернатора письмо к матсмайскому губернатору, и как он имел с сего письма копию, то переводчики тут же ее с нами вместе перевели на японский язык.

В продолжение сего посещения японцы изъявили желание видеть своеручную подпись государя императора. Между моими бумагами, на шлюпе остававшимися, находился высочайший рескрипт, данный мне на орден Святого Владимира. Когда я положил лист сей перед ними на стол и указал имя Его Величества, тогда они, наклонив головы к самому столу, пребыли в таком положении с полминуты, а потом начали рассматривать подпись с знаками глубокого благоговения и, наконец, оставили бумагу на столе, изъявив к оной таким же образом почтение, как и прежде.

При расставании с нашими друзьями японцами мы наделили их всех разными подарками, смотря по важности услуг, ими нам оказанных. Они брали их у нас потихоньку, чтоб другие их земляки не могли видеть, и такие токмо вещи, кои могли они спрятать в широкие рукава своих халатов, служащие им вместо карманов; но больших вещей, из коих многие мы им предлагали, они отнюдь не хотели взять. Книги, карты и картины брали явно, без всякого опасения. Например, мы подарили им атлас капитана Крузенштерна, много карт из Лаперузова атласа и разные другие книги и карты; картины брали они без рам и без стекол.

Господин Рикорд подарил им гравированные портреты графа Каменского и князя Багратиона и еще портрет покойного светлейшего князя Смоленского, написанный весьма хорошо карандашом с гравированного портрета сыном господина иркутского губернатора. Японцы, узнав, каких знаменитых людей сии портреты, приняли их с восторгом и с величайшей благодарностью, но рам и стекол не брали, хотя мы и объяснили им, что рамы не что иное, как простое дерево под золотом, следовательно, блестящая безделка, не имеющая никакой цены, однако они не соглашались взять их, и когда мы им сказали, что портрета князя Кутузова нельзя им везти без рам и без стекла, ибо карандаш сотрется, то они отвечали, что до берега повезут картину сию в руках, а там примут они меры сберечь такую редкую вещь.

Пока японские чиновники находились у нас в каюте, палубы нашего корабля были обременены людьми. Солдаты, простой народ и даже женщины приезжали смотреть русский корабль. Когда же начальники их уехали, тогда все они бросились в каюту. Мы не хотели отказать им в удовольствии видеть наши редкости, которые для них были крайне любопытны, а особливо украшения в каюте, убранной господином Рикордом с особливым вкусом. В память, что японцы посещали русский корабль, господин Рикорд давал каждому из них по куску тонкого красного сукна на табачный кошелек и по два граненых стеклышка из люстры; сие последнее они считали за величайшую редкость. Даже и детям всем делали мы подобные подарки и, сверх того, давали сахару, который отцы их тут же у них отнимали и, завернув в бумажку, прятали с осторожностью. Посетители наши до самой ночи нас не оставляли, а с захождением солнца получили мы покой и время разговаривать о происшествиях, в России случившихся, и о наших приключениях.

На другой день (8 октября) поутру до приезда японцев полюбопытствовали мы открыть сундук, который привезли с нами вместе с берега, и, к великому нашему удивлению, нашли в нем все вещи, нам принадлежащие, бывшие с нами, как то: платье, белье, деньги, все, даже до последнего лоскутка и пуговки; на каждой безделице подписано было имя того, кому она принадлежит. В числе прочих вещей, оставленных для нас в Кунашире господином Рикордом, была бритвенница, а в ней зеркало (у японцев нет стеклянных зеркал, а все металлические; некоторые из них так хорошо выполированы, что немногим уступят обыкновенным нашим зеркалам); японцы того не знали, и при перевозе оно разбилось в мелкие куски; теперь куски сии нашли мы в мешочке, к которому привязан был билетец, содержащий извинение, что зеркало разбилось в дороге по незнанию японцев, что оно находилось в ящике.

Первый посетивший нас сего числа японец был Такатай-Кахи. Он приехал нам сказать, что на прежнее наше намерение, которое и он очень похвалял, – господину Рикорду и мне ехать на берег с визитом к губернатору (господин Рикорд не видал губернатора, но губернатор его видел: при свидании нашем на берегу он приходил в таможенный дом инкогнито и сидел за ширмами) и благодарить его лично, – японские начальники не согласны и что они просят нас поскорей отсюда отправиться, а воду, в коей корабль наш имел нужду, приказано тотчас нам доставить. Вследствие сего множество лодок беспрестанно к нам приезжали, брали наши бочки и возвращались с берега с водой.

На другой день мы были уже в состоянии отправиться в путь, но ветер попрепятствовал, а 10 октября поутру снялись мы с якоря и стали лавировать из залива. Провожали нас Теске, Кумаджеро и Такатай-Кахи с несколькими лодками, присланными для вспомоществования нам.

Во все время, пока мы лавировали в гавани, весь берег около города усеян был народом. Наконец, когда мы достигли выхода, тогда друзья наши японцы, искренно пожелав нам счастливого пути, простились с нами. С трудом могли мы принудить их взять от нас при сем случае некоторые подарки; они отзывались, что и без того много уже получили. При отъезде их с корабля мы кричали им, а они нам: «Ура!» – желая друг другу счастья и скорого заключения соседственной дружбы и связей между Россией и Японией.

Японцы, бывшие на лодках, не переставали нам кланяться, доколе мы могли их видеть, но наступивший благоприятный ветер быстро понес корабль и отдалял нас от берегов, на коих испытали мы столь много несчастия и великодушия мирных жителей, называемых от европейцев (может быть, уже чересчур просвещенных) варварами.