Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Болезни вызвали упадок настроения, и мисс Бронте стала все больше и больше бояться обещанной чете Шаттлуорт поездки в Лондон.

Я знаю, какими неприятностями это окончится, как плохо я буду себя чувствовать, какой худой и изможденной вернусь; но избегающий страданий никогда не одержит победу. Если я хочу стать лучше, надо бороться и терпеть. <���…> Сэр Джеймс – врач и смотрит на меня глазами доктора: он сразу понял, что я не могу выносить сильного утомления и не терплю присутствия множества незнакомых людей. Полагаю, он отчасти понимает и то, как быстро я теряю физические силы. Однако никто, даже самый искусный врач, не может узнать, что происходит в душе; сердце знает свою горечь, тело – свои невзгоды, а ум – свои трудности. Папа настаивает на том, чтобы я ехала; мой отказ обижает его.

Однако дурное самочувствие у членов семьи не проходило, а только усиливалось. Появлялись новые симптомы, – возможно, они были следствием близкого соседства дома с кладбищем, «покрытым почерневшими от дождей могильными памятниками».

29 апреля Шарлотта писала:

Эта неделя в Хауорте выдалась совсем нехорошей. Папа по-прежнему чувствует себя неважно, особенно по утрам – симптом, который я заметила еще до того, как у него усилился бронхит. Если здоровье папы не улучшится, я и думать не буду о том, чтобы оставить его и отправиться в Лондон. У Марты невралгия тройничного нерва, осложненная тошнотой и температурой, – в точности как у тебя. Я жестоко простудилась, и теперь у меня все время болит горло. В общем, все, за исключением старушки Тэбби, чувствуют себя плохо. Когда *** был здесь, он жаловался на приступы головной боли, а на следующий день после его отъезда у меня началось нечто похожее, боль была сильной и длилась около трех часов.

Еще через две недели она пишет:

Папа недостаточно окреп, чтобы я могла ехать, и потому я попросила сэра Джеймса и леди Джанет вернуться в Лондон без меня. Мы договаривались, что будем останавливаться по пути у их друзей и родственников; путешествие должно было занять больше недели. Нельзя сказать, что я сожалею об этом испытании: с такой же охотой я прошла бы по раскаленным углям, однако есть одно удовольствие, которого мне действительно жаль. На следующую среду назначен юбилейный обед Общества Королевского литературного фонда в Фримэйсонс-холле. Секретарь общества мистер Октавиан Блюит оставил мне билет на галерею для дам. Оттуда я могла бы увидеть всех наших великих литераторов и художников, собравшихся в зале внизу, и услышать их речи. Теккерей и Диккенс среди прочих всегда посещают такие собрания. Теперь это для меня потеряно. Думаю, ничто в целом Лондоне не было мне так интересно.

Однако вскоре выяснилось, что Шарлотте нужно было ехать в столицу по делам. А поскольку сэр Джеймс Кей-Шаттлуорт в это время задержался в деревне из-за недомогания, Шарлотта приняла приглашение миссис Смит 274остановиться у нее в доме до тех пор, пока не будут улажены все дела.

В промежутке между отказом от первоначального намерения и принятием второго предложения мисс Бронте написала письмо одному из своих литературных друзей, которого ценила очень высоко.

22 мая

Я думала, что в этот раз сама привезу «Лидер» 275и «Атенеум», и потому не выслала их почтой, но все обернулось иначе: мой отъезд в Лондон снова откладывается, и на этот раз на неопределенный срок. Причина – плохое самочувствие сэра Джеймса Кей-Шаттлуорта, и боюсь, эта причина нескоро перестанет действовать. <���…> Поэтому я пребываю в тишине хауортского пастората, с моими единственными домашними друзьями – книгами и с письмами, приходящими иногда вместо посетителей. Общество безмолвное, но оно не грозит мне ни ссорами, ни вульгарностью, ни неприятностями.

Одно из удовольствий, которое я хотела себе доставить, – это задать Вам несколько вопросов о «Лидере», газете, которая мне по-своему интересна. Среди прочего мне хотелось бы узнать настоящие имена авторов – в особенности что там пишет Льюис, кроме «Ученичества жизни»? Мне всегда казалось, что колонка под названием «Литература» ведется им. Некоторые материалы, помещаемые в разделе «Открытый совет», выглядят очень странно, но все же мне кажется правильным и справедливым их публиковать. Не поменялась ли политика газеты? Я не помню, чтобы раньше в ней появлялось нечто подобное.

Я только что, утром, получила Ваше письмо; спасибо за содержащееся в нем вложение. Мне очень понятна тоска по свободе и отдыху, которую пробуждает в Вас майское солнышко. Боюсь, Корнхилл мало чем отличается от тюрьмы для своих обитателей в теплые весенние и летние дни. Жаль, что Вам приходится трудиться за письменным столом в такую чудесную погоду. Я же свободна и имею возможность гулять по нашим пустошам. Но, отправляясь туда одна, я вспоминаю о временах, когда со мной были другие, и пустоши кажутся мне диким, безвидным, одиноким и тоскливым местом. Сестра Эмили особенно любила их, и нет в округе ни одного холмика, поросшего вереском, ни одного папоротника, ни одного черничного листочка, ни одного порхающего жаворонка или коноплянки, которые не говорили бы мне о ней. Энн же любила дали, и, когда я оглядываюсь вокруг, она всегда со мной – в голубоватых оттенках холмов, в бледных туманах, в волнах и тенях горизонта. Прогуливаясь по тихим холмам, я вспоминаю отдельные строчки и целые строфы их стихов: когда-то я их любила, но теперь боюсь перечитывать и временами много дала бы за глоток воды забвения, чтобы не помнить больше о том, чего я не смогу забыть, пока живо мое сознание. Многие думают об ушедших родственниках меланхолично, но спокойно. Мне кажется, что это те, кому не довелось видеть своих близких во время продолжительной болезни, быть свидетелями их последних минут, – воспоминания именно об этом не покидают меня по ночам и встречают по утрам. Но в конце всех концов есть же Великая Надежда. Они пребывают теперь в Вечности.

Шарлотте приходилось писать в это время много писем к литераторам, присылавшим ей свои книги, или к незнакомым людям, которые выражали восхищение ее произведениями. Вот ответ, адресованный молодому человеку из Кембриджа:

23 мая 1850 года

Мне кажется, что извинения и вправду не нужны, когда речь идет о «действительных чувствах, о подлинных порывах души», которые заставили Вас написать полученное мною письмо.

Разумеется, вполне в «моем духе» писать в расчете на чувствительное сердце и утонченный ум; несомненно, мне свойственно полагать, что мои произведения (такие, какие они есть) должны быть приняты с пониманием, признательностью, снисхождением как друзьями, так и любым щедрым умом. Я буду очень рада, если Джейн, Каролина и Шерли станут Вашими сестрами, и надеюсь, что они побеседуют со своим названым братом, когда он окажется одинок, и утешат его, когда ему будет грустно. Если же они не смогут почувствовать себя своими для пытливой и сочувственной души, если не смогут пролить на ее сумерки радостный домашний свет, то, значит, они недостаточно хороши, недостаточно дружелюбны, милостивы, недостаточно реальны по сравнению с тем, какими должны были быть. Если же они сумеют сделать все это и воздвигнут домашние алтари в сердцах людей, то, значит, они выполнят свое предназначение – поддерживать священный огонь, способный согревать, но не обжигать, освещать, но не ослеплять.