Валентин Бадрак - Стратегии гениальных мужчин

Микеланджело остался верен себе: он, конечно, освоил искусство фрески; истощенный и измученный, больше похожий на тень или призрак, за долгие четыре года он превратил капеллу в гигантский символ человеческой красоты и памятник величию духа. Свое же имя в день открытия капеллы он сделал легендой.

После непревзойденных фресок Микеланджело опять возвратился к обожаемой скульптуре – быть может, пребывая в уверенности, что статуи живут дольше картин. А возможно, желая завершить давно задуманные работы, намеченные много лет назад для гробницы папы Юлия II и вынашиваемые в течение полутора десятков лет. Так или иначе, но «Моисей» и «Рабы» признаны специалистами наиболее яркими произведениями флорентийского мастера. Как и в других творениях, в них запечатлена беспредельная сакраментальная гармония духа и тела – некий баланс в момент тихой, на мгновение застывшей мощи, готовой уже в следующее мгновение проявить себя в неистовом порыве. Можно соглашаться или не соглашаться с Фрейдом, утверждавшим, что «Моисей» стал своеобразной метафорой отношений мастера с папой Юлием II, для украшения гробницы которого предназначалась статуя. Но бесспорным является одно: это творение стало не только результатом сложных многолетних визуализаций Микеланджело, но и выражением его личной свободы. Все время он следовал строгим указаниям папы, в большинстве случаев внутренне противясь им и уступая лишь из благоразумия. И после его смерти ваятель наконец получил возможность поработать над тем, что волновало его лично. Позже мастер признавался, что «проклятая судьба заставляет» его «делать не то, что хочется». Тот факт, что статуя предназначалась для гробницы усопшего папы, не имела для Микеланджело никакого значения. Просто ему удалось удачно приурочить свою работу к сложившейся ситуации и навязать свою точку зрения. Моисей, разбивший скрижали с заповедями, – это сам Микеланджело, преступивший устоявшиеся законы морали и иронически бросающий вызов сильным мира сего. Человек, прошедший чистилище и исполненный немыслимой духовной силы, способный самовыражаться и бороться одновременно.

Но пытался ли Микеланджело что-либо доказать современникам? Вряд ли. Его неустанная борьба была в конечном счете лишь бесконечным сражением с самим собой. Сидя в каменоломнях и отбирая мрамор, он написал: «Покорить эти горы и обучить здешних людей искусству… Да легче воскресить мертвых!» Эти слова мастера, написанные в одном из писем и приведенные в своей книге о Микеланджело Роменом Ролланом, как нельзя лучше свидетельствуют о неверии мастера в людей. Он не признавал никого, контактируя с людьми лишь в силу жизненной необходимости и с большей радостью общался со своими каменными изваяниями, чем с живыми представителями рода человеческого. Мастер всерьез думал лишь о своих образах, о том, чтобы быть лучшим среди избранных, первым ваятелем и первым живописцем – окружающий мир в его глазах был лишь диковинным обрамлением, навязанным ему Создателем.

Хотя, объективно, потрясения мира порой отражались на восприимчивом Микеланджело куда больше, чем на его великих соотечественниках Леонардо или Рафаэле. Например, странным и непостижимым образом Микеланджело был вовлечен в восстание и даже… возглавлял фортификационные работы. Естественно, такое распыление сил крайне негативно отразилось на работе: не чувствуя в себе сил сосредоточиться, он на несколько лет практически прекратил творческие поиски. Казалось, он сам загонял себя в тупик и в конце концов снова работал на тех, против кого только что сражался. Трудно сказать, откуда проистекало такое противоречивое и более чем странное поведение Микеланджело; может быть, в его основе были бесплодные поиски спокойствия. Он знал, что ему надо творить, но попытки обогнать самого себя и контролировать все приводили к ускользанию главного, того, ради чего все было затеяно, ради чего он жил. Серии ошибок, скрепленные в единую цепь, сковывали мастера, но он успевал создавать шедевры, которые спасали ему имя, а порой и жизнь.

Хотя есть существенное различие между одиночеством Микеланджело и одиночеством Ницше, его противостояние окружающему миру не осталось незамеченным. До смерти презирая безликость, делая ставки на исключительное самовыражение и при этом злобно смеясь на всем родом людским, Микеланджело заставил его признать собственное величие, выражавшееся не только во многочисленных заказах, но и в благоговении перед образом мастера и его творений. Когда у него как-то спросили, почему у статуи отсутствует сходство с человеком, которого он ваял, Микеланджело, едко, со свойственной ему иронией рассмеявшись, ответил вопросом на вопрос: «Разве это будет видно через десять столетий?» Он был не просто уверен, он жил с мыслью, что творит историю, а его работы сделают имя Микеланджело бессмертным.

Но так же верно, что к концу жизни мастера все больше поражал недуг равнодушия – бесконечное услужение папам, отсутствие покоя и теплой человеческой любви, частое разрушение его творческих замыслов внешними обстоятельствами – все это, подрывая веру, нагнетало ком уныния и мрачного беспокойства. Несмотря на это, как и подобает великим творцам, он продолжал трудиться до самого смертного часа, силой воли отодвигая пришествие вечного покоя и удивляя окружающих своей стойкостью. Прожив почти девяносто лет, Микеланджело практически до последнего дня ездил верхом, жил нелюдимым аскетом и думал лишь об одном – о работе. К закату жизни он работал все больше механически, по привычке, осознавая, что лучшие творения уже не повторить. Но неестественная любовь к искусству, заменившая в его скорбной жизни все, его умиленное стремление к возвышенному и незримому, движение к бесконечности – все это дало Микеланджело-смертному власть над будущим – через творения, запечатленные в памяти человечества.

Итак, сознательное восхождение Альфреда Нобеля началось в возрасте 30–32 лет, после того как он совершил свои первые серьезные открытия, направленные, правда, лишь на деловые цели – получение как можно большей прибыли. И все же деньги не имели над исследователем реальной угрожающей власти. Нобель, став на путь науки и философии, всегда оставался прежде всего самозабвенным искателем и ученым, а уже потом бизнесменом и деловым человеком.

Но когда он совершил открытие взрывателя, это действительно явилось настоящей революцией и поворотом в судьбе, прежде всего самого Альфреда Нобеля. Правда, победа Нобеля-ученого еще не была победой Нобеля-бизнесмена, а он, будучи последовательным и организованным деловым человеком, непременно желал получить практические результаты от внедрения инновации в повседневную жизнь. Когда позже Альфред Нобель стал баснословно богатым благодаря своей практичности, напору и смелому применению на производстве каждого нового открытия, газеты, как правило, писали о нем как об «удачливом промышленнике», однако мало кто представляет, насколько сложным был реальный путь от взрывателя к собственным лабораториям и заводам в целом ряде стран.