Ю. Куликов - Сподвижники Чернышевского

Нелегко далась эта победа. Поначалу Заичневский и его друзья обратились к профессору Тихонравову, который энергично вмешался в дело. Поддержали его и другие ученые, литераторы. После долгих увещаний попечитель учебного округа, наконец, сдался.

В классах тон задавали, конечно, студенты. Вячеслав Манассеин первый открыл урок. С волнением выводил он на доске буквы. В следующее воскресенье Заичневский повел в школы студентов Покровского, Новикова, Славутинского, Праотцева. С третьего занятия в работе участвовали уже двенадцать членов кружка и еще многие студенты-добровольцы, не принадлежавшие к тайному обществу. Заичневский настаивал на том, чтобы приступить к делу, не откладывая в долгий ящик. Вместе с Аргиропуло он раздобыл несколько десятков экземпляров «Хижины дяди Тома» и сборника рассказов Марко Вовчка, и, когда ученики уставали писать буквы или складывать однозначные числа, юные учителя начинали чтение вслух.

Глаза учеников блестели радостью от вежливого обращения на «вы», а еще больше увлекало их чтение книг о горькой судьбе обездоленных. Затем начинались беседы.

Воскресные школы росли по всей стране. В одной Москве их насчитывались десятки. К концу 1860 года в работе школ принимало бескорыстное участие около ста студентов-москвичей. Никто не предвидел, что быстро растущему делу скоро придет конец.

30 декабря 1860 года как снег на голову свалился грозный циркуляр министра народного просвещения. Министр требовал установления строгого контроля за преподаванием в воскресных школах, а также за «благонадежностью» учителей.

— Остается только покинуть эти школы, — заявил Заичневский. — Только мы так просто не сдадимся. Создадим свои! Сделать это можно в деревнях. Для чего существуют каникулы?

Наступил 1861 год…

Рука канцелярского служителя старательно водит пером. На серой папке с бумагами одна за другой ложатся каллиграфически выписанные буквы: «О печатании и распространении запрещенных сочинений».

Верхняя часть обложки занята трафаретом. Надпись гласит: «Его императорского величества собственной канцелярии третье отделение». Чуть пониже мелким шрифтом набрано: «Экспедиции 1-й».

Чиновник отирает пот. Самое главное сделано. Остается лишь заполнить графу «Начато». Осторожно обмакнув перо, он аккуратно выводит: «16 октября 1859 года».

Графа «Окончено» пока остается пустой. Сегодня 15 июня 1861 года, но никто не может предугадать, когда завершится «дело». По-видимому, не накопилось еще достаточного количества бумаг. Впрочем, чиновнику безразлично. Его обязанность — завести новую обложку. Завтра «дело» снова ляжет на стол его сиятельства, а тут на беду оказалась чернильная клякса. Не интересует чиновника и имя студента Заичневского, упоминаемое чуть ли не в каждой бумажке, подшитой к делу.

У секретаря, которому он подчинен, тоже много своих забот. Кто отвечает за форму бумаг? Вот и сегодня секретарь скрепил своей подписью на нижнем крае листа важное предписание самого управляющего Третьим отделением графа Шувалова. Прежде чем отправить его, он не раз пробежал глазами ровные строчки:

«Его высокоблагородию жандармскому подполковнику г-ну Житкову.

С получением сего согласно высочайшему повелению от 15-го июня сего года касательно студентов Московского университета Петра Григорьевича Заичневского и Перикла Эммануиловича Аргиропуло, предписывается Вам, подвергнув аресту вышеупомянутых студентов и описав найденные при них бумаги, доставить оных в Санкт-Петербург в Третье отделение вместе с бумагами. Об исполнении чего неукоснительно сообщить…»

Жандармам, получившим предписание, понятно все. Заработала фельдъегерская почта, а через два дня резвая тройка мчала подполковника Житкова из Москвы в Орел. Машина Третьего отделения действует безотказно.

…Заичневский тем временем продолжал свое дело. Вот уже скоро месяц, как он в Орле. Среди молодежи давно разошлись нелегальные издания. Их не хватает, каждому хочется скорее познакомиться с Фейербахом, прочитать вдохновенные творения Герцена, обсудить в жарком споре социалистические теории европейских мыслителей. В дни, когда Россия переживает опасный поворот, никому не сидится на месте. Особенно тем, кто не перешагнул еще на третий десяток. Среди таких много гимназистов, есть студенты, учителя и даже девушки из помещичьих семей. Они тоже жаждут приобщиться к большому делу. Только к какому? И как приобщиться? На эти вопросы не так просто найти ответ.

Точно с неба свалился взлохмаченный студент в красной рубахе. Этому неугомонному богатырю все ясно. Как горячо и убедительно говорит он о социализме, революции, о сельской общине и федеративной республике будущего! Сколько остроумия, пыла и неумолимой логики в его речах! Не мудрено, что юношество потянулось к нему.

Заичневский чувствовал, что стал душой орловской молодежи. Своих слушателей он покорял рассказами о французской революции 48-го года, о Бланки и Маццини, о теориях Бюхнера и Фейербаха. Атеизм, социализм, революция, сплетаясь в урагане красноречия, метко били в одну цель: существующий строй неизбежно рухнет, и час близится. А если заходила речь о героях 14 декабря, о «Колоколе» и «Современнике», десятки глаз впивались в оратора. Затаив дыхание ловили каждое слово.

Литературы не хватало. Заичневский в каждом письме просил «грека» о присылке новых подпольных изданий. В беседах убегали дни. А тут еще непрестанно глодала заветная, скрытая от многих страсть — потолковать с мужиками. Раза два в неделю Заичневский ездил домой — в отцовское имение либо в одну из соседние деревень. Там где-нибудь в полутемной риге или на берегу реки сходились бородатые слушатели. Проповедник в красной рубахе рассказывал им о самом святом: о воле, о жизни радостной и счастливой. И будто бы та жизнь уже не за горами. Надо только решиться всем, сообща выйти на бой против господ-кровопийц. Приносил он с собой и мудреную книжку — «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» — царский закон, что объявлен недавно. Получается и вправду, что кругом обманут мужик и воли нет никакой, а приготовили ему сети новые, хитро сплетенные царем да чиновниками.

До чего же быстро находил Заичневский с крестьянами общий язык! Как это передовые, просвещенные люди не догадались до сих пор, что место их в гуще народа? Взять хотя бы Герцена. Столько писать о сельском мире, общине, так яростно клеймить нынешних аракчеевых и салтычих, а ведь ни слова к самому «государю народу»!

Впрочем, Искандер не виноват. Крестьянин неграмотен. С ним надо говорить устно. Притом совсем просто, забыв крылатые метафоры, без которых Герцен не может написать и пары строк. А потому он, Заичневский, говорил прямо от души. Поведал он мужикам и о Кандеевском восстании в Тамбовской губернии. Там, рассказывают, возили по деревням красное знамя.