Анастас Микоян - Так было. Размышления о минувшем

С докладом о партстроительстве выступил Сталин. Говорил он спокойно, аргументированно. Он не стал рассказывать всей истории дискуссии, заявив, что не считает нужным останавливаться на том, кто начал дискуссию, кто прав, а кто виноват, чтобы не вносить «элемента склоки и взаимных обвинений». Таким образом, Сталин не заострял вопроса, избегал резкостей, применяя мягкие выражения.

Ораторы от оппозиции остро реагировали на то место доклада, где было сказано: «Что касается группировок и фракций, я думаю, что пришло время, когда мы должны предать гласности тот пункт резолюции о единстве, который по предложению тов. Ленина был принят Х съездом нашей партии и который не подлежал оглашению». В этом пункте было сказано, что Х партийный съезд, исходя из необходимости обес печения наибольшего единства в партии, дисциплины и устранения всякой фракционности, предоставляет ЦК право применять «в случаях нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии».

Пункт этот действительно по решению Х партийного съезда не был опубликован. Сторонники оппозиции отрицали приемлемость этого пункта в настоящих условиях и целесообразность его упоминания вообще, тем более что он «секретный». Радек заявил, например, что докладчик «вытянул из кармана резолюцию, которую Х съезд партии считал тайной резолюцией» и что «ни ЦК, ни политбюро не решали, чтобы Сталин это сделал. Только съезд партии может решать, что документ, объявленный съездом тайным, становится для партии явным».

В заключительном слове Сталин внешне так же спокойно, как и во все время доклада, но остро поставил все вопросы разногласий с оппозицией. На этот раз он дал уже более подробный анализ хода дискуссии с самого ее начала.

В работе XIII партконференции принимала участие от редакции «Правды» М.И. Ульянова. В перерывах между заседаниями вокруг нее обычно собирался узкий круг знакомых с ней делегатов, стараясь узнать «из первых рук» последние сведения о здоровье Ильича. От нее мы узнали, что за девять дней до начала конференции Ленин почувствовал себя немного лучше, был на елке, устроенной в Горках для детей рабочих и служащих местного совхоза. Мария Ильинична рассказала нам и о том, что Надежда Константиновна знакомила Ленина с ходом нашей конференции по отчетам, напечатанным в «Правде». 19 января Ленин выезжал на санях в лес, где наблюдал за происходившей там охотой. Все это нас очень обрадовало и ободрило. Окрепла надежда на скорое выздоровление Ильича.

Помню, 21 января, во второй половине дня, я зашел на квартиру к Сталину, чтобы посоветоваться с ним по ряду вопросов, связанных с нашими северо-кавказскими делами.

Не прошло и 30–40 минут нашей беседы, как вдруг в комнату ворвался крайне взволнованный Бухарин и не сказал, а как-то выкрикнул, что из Горок позвонила Мария Ильинична и сказала: «Только что, в 6 часов 50 минут, скончался Ленин».

Это было так неожиданно! Мы были потрясены. Потом мы все мгновенно оделись и поехали на аэросанях в Горки.

В небольшой комнате на кровати лежал спокойный, как бы только что уснувший, Ленин.

Вскоре стали подъезжать другие члены Центрального комитета. Трудно описать эти тягостные минуты, когда все мы осиротело столпились около Ильича. Собравшиеся в другой комнате члены политбюро условились срочно созвать экстренный пленум ЦК партии, подготовить правительственное сообщение о смерти Ленина, а также принять специальное обращение Центрального комитета партии.

Подавленные великим горем, многие с не высохшими от слез глазами, собрались мы на этот пленум в Кремле в ночь на 22 января. Говорить было трудно. Мы избрали комиссию по организации похорон Владимира Ильича под председательством Дзержинского. Приняли обращение «К партии. Ко всем трудящимся».

В 6 часов утра 22 января московское радио передало всему миру сообщение советского правительства о смерти В.И. Ленина.

22 января, открывая очередное заседание съезда, Михаил Иванович Калинин дрожащим от волнения голосом предложил делегатам встать и со слезами на глазах сообщил о смерти Ленина. Потом он зачитал бюллетень о смерти, подписанный врачами, лечившими Ленина.

Работа съезда была прервана.

23 января все мы – члены ЦК, наркомы, представители рабочих и крестьянских делегаций – несли на руках гроб с телом Ленина из Горок до ближайшей станции Герасимово, где ожидал специальный поезд.

Был жестокий январский мороз. Весь этот пятиверстный путь до станции был усыпан еловыми ветками. Тысячи людей из ближних и дальних деревень шли за гробом Ильича, провожая его в последний путь. Траурный поезд медленно отошел от станции. Почти до самой Москвы по обе стороны железной дороги стояли огромные толпы людей, пришедшие проститься с Лениным. В час дня траурный поезд прибыл на Павелецкий вокзал Москвы.

По улицам, сплошь заполненным народом, гроб с телом Ленина был вновь на руках перенесен нами и установлен в Колонном зале Дома союзов. В почетном карауле у гроба Ленина стояли члены ЦК, делегаты съезда Советов, представители рабочих и крестьян.

Пять дней и ночей бесконечным потоком в торжественном молчании, нарушаемом лишь сдержанными рыданиями, шли мимо гроба рабочие и крестьяне, воины Красной армии, интеллигенция, молодежь, делегации трудящихся зарубежных стран, люди самых разных национальностей – шли, чтобы проститься со своим великим вождем, учителем и другом.

Я хорошо помню эти суровые январские дни 1924 г. Мороз доходил до 30–35 градусов, а люди все шли и шли бесконечной вереницей. Часами стояли они на морозе, грелись у костров, горящих на улице, чтобы потом попасть на дветри минуты к своему Ильичу и сказать ему свое последнее прощай.

Будучи на квартире у Сталина, я спросил его, приедет ли на похороны Троцкий из Сухуми. Он ответил, что Троцкий вызвал его к прямому проводу и, узнав, на какое число назначены похороны Ленина, сказал, что он, к сожалению, не успеет прибыть вовремя. Я был поражен, что в такой момент он может продолжать отдых в Сухуми. По железной дороге тогда он действительно не мог вовремя успеть. Зато он мог использовать самолет. Еще в 1923 г. начали летать самолеты гражданской авиации. Тогда у нас работала также германская воздушная компания «Люфтганза». В частности, ее самолеты были в Ростове. Он мог бы использовать и военный самолет для такого экстренного случая – долететь на нем до Ростова или Харькова, а оттуда поездом – и успеть. Это поведение Троцкого показалось мне возмутительным, характеризующим его личность с самой отрицательной стороны. Я это высказал Сталину [4].