Сара Корбетт - Дом в небе

Не знаю, сколько прошло времени. Я лежала неподвижно, чувствуя во всем теле раскаленные иглы. Время распалось на куски, которые кружились вокруг, большие и маленькие. За окном завел свою минорную песнь муэдзин. Кто-то пришел, чтобы снова подтянуть узлы, и еще завязал мне на шее нечто вроде шарфа, вторым концом соединив его с простыней, держащей ноги, так что теперь, когда моя голова начинала клониться вниз, я задыхалась.

Они явно действовали по инструкции. Я не сомневалась, что пыткам их обучали.

В течение года я привыкла разбивать время на отрезки, которые легче пережить, – например, уговаривала себя дожить до завтра. Если пережить целый день представлялось невозможным, я просила себя потерпеть до следующей молитвы или хотя бы еще час. И вот наступил момент, когда пришлось жить от вдоха до вдоха. Боль в моем теле слилась в одну вращающуюся пульсирующую звезду. Я не понимала, где болит, потому что болело повсюду. Боль одинаково и беспрерывно терзала локти, спину, шею, колени и вообще каждый атом моего тела. Боль не отпускала меня ни на миг. Но помимо боли было кое-что еще. В сознании у меня появилось особое место вроде жердочки, на которой я могла надолго отдохнуть. Нет, не от боли, а от паники, страха, что я тону в этой боли. Когда я не дергалась, время текло легче. Но хотя я и научилась балансировать на жердочке, меня хватало всего на несколько минут, пока боль снова не вгонит меня в панику.

Часто я слышала знакомый спокойный и рассудительный голос, который говорил мне, что все будет хорошо. Однако теперь я не верила ему. Мне хотелось умереть, чтобы больше не чувствовать боли.

Однажды пришел Джамал и снял с моих глаз платок и шарф, который давил мне шею. Свет хлынул мне в глаза. Я умоляла его о помощи, но он холодно взглянул на меня и ответил равнодушным тоном:

– Извини.

Нет, он и не думал извиняться. Ему было жаль, что я оказалась в такой ситуации, вот и все.

Они ходили туда-сюда, дергали за веревки. Чтобы я не кричала, сунули мне в рот носок, принудив меня дышать носом. Наверное, я потеряла сознание, потому что, когда очнулась, увидела Скидса, стоящего на четвереньках и внимательно вглядывающегося мне в лицо – чтобы понять, жива я еще или нет. Дважды в тот день они переворачивали меня на спину, на мои связанные руки и ноги, и тогда кровь устремлялась в мои омертвевшие члены. Это приносило минутное облегчение. Но потом меня снова клали на живот, и боль возобновлялась с новой силой.

Спокойный голос пытался мне что-то внушать. Я спорила. Между нами происходили такие диалоги:

Дыши, – говорил он. – Не могу. – Все будет хорошо. – Нет, не будет. Я умру. – Не умрешь, дыши. – Я умираю. – Нет, ты будешь жить.

Не помню точно, когда это произошло. Кажется, был полдень. Пришли Мохаммед и Абдулла и стали пинать меня в ребра. Я мычала сквозь носок во рту, барахтаясь в волнах своей паники, мой мозг изнемогал и отказывался мне служить. Я знала, что мне настал конец. Боль, казалось, дошла до своего предела и все равно нарастала. Она била меня, подобно мощной молнии, что во время грозы бьет в воду. И вдруг неведомая сила пронеслась сквозь меня, точно порыв ветра, подхватила и подняла. Боль исчезла. Ничего не болело – я утратила ощущение собственного тела. Я стала бесплотной. Я оторвалась и полетела, как пушинка одуванчика на ветру. Может быть, я умерла. Не знаю. Только я смотрела на все сверху и видела внизу двоих мужчин и одну женщину. Женщина была связана, как животное, и мужчины избивали ее. Все трое были мне знакомы, однако я не чувствовала, что имею какое-то к ним отношение, даже к женщине. Я пересекла некую черту, за которой это было невозможно. Все, что я ощущала, – это спокойствие и глубокую печаль. И я видела, что они страдают, каждый по-своему, как жертва, так и ее палачи.

В тот же день, по прошествии почти двух суток, они меня развязали. Не знаю, кто сделал это и что было при этом сказано. Когда убрали веревки, мои руки и ноги безжизненно шлепнулись на пол. Я лежала и не шевелилась. Кто-то перевернул меня на спину, потом поднял и швырнул на матрас. Было темно, но я видела, что Мохаммед бьет меня, и ничего не ощущала. Они орали на меня, но я ничего не слышала, лишь видела, как они медленно и беззвучно открывают рот, как в замедленной съемке.

Потом появился Джамал с бутылкой в руках. Я раскрыла рот, и мне в горло полилась вода. Когда воды осталось полбутылки, я поперхнулась, закашлялась и села. Теперь Джамал совал мне что-то в руку – бумагу и ручку. «Бери, бери», – говорил он. Они хотели, чтобы я что-то написала, но ручка выпадала из моих пальцев. Руки не слушались меня. В свете их фонариков я видела их болезненно-серые от страха лица.

Абдулла стал диктовать мне, что я должна сказать по телефону моей матери.

– Сегодня все изменилось. Скажи ей. Все изменилось.

Я не понимала, что им надо. Слишком это было тяжело. Потом я услышала, как рядом запищали кнопки – кто-то набирал номер. Скидс сунул мне в лицо телефон с включенной громкой связью, а Мохаммед пнул мою мертвую ногу – давай, мол, говори. Сквозь треск и шипение в трубке я услышала мамин голос.

– Аманда? Аманда? Алло? Алло? – говорила она.

– Мама…

– Аманда…

– Мама… – повторяла я, не в силах выговорить ничего другого, хотя ощущала небывалую тоску по ней, – мама, мама, мама…

Под конец я сказала все, что им было нужно. «Все изменилось», – сказала я, и это была правда. Я говорила, что меня связывали и пытали, что не вынесу больше ни дня. Мама ответила, что они предлагали Адаму полмиллиона долларов, но он отказался их взять.

Во время разговора мы обе рыдали, словно прощались.

Потом Скидс и мальчики вышли из комнаты, оставив меня одну на матрасе с полупустой бутылкой воды. Перед выходом Абдулла оглянулся и пообещал:

– Завтра мы опять будем это делать. Мы каждый день будем это делать, пока твоя мать не заплатит.

Его слова были тяжелее свинца. Значит, пытка не закончилась. Это всего лишь небольшой перерыв, отсрочка приговора.

Они вернутся, и все повторится сначала. Тьма обступила меня со всех сторон. Теперь я поняла, что такое настоящее отчаяние. Безнадежность. Каково это – не иметь ни крупицы веры во что-либо.

Они свяжут меня снова. Все повторится. Они продолжат истязать меня, думая, что наши семьи имеют миллионы лишних долларов. Они будут мучить меня бесконечно, потому что им все равно некуда девать свое земное время. Они просто ждут шанса попасть в рай. Они знают, как убить меня, не уничтожая физически.

Из моей груди вырвался протяжный стон, скорее звериный, чем человеческий.

Неужели это моя жизнь? Видимо, да.

Уж лучше умереть, чем жить такой жизнью.

«Мне лучше умереть», – спокойно думала я.