Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе

Когда Остгоф это произнес, мне стало страшно. А он несколько раз повторил:

— Ваши будут квалифицировать это как моральное разложение со всеми вытекающими для вас последствиями.

Прощаясь со мной, он сказал:

— Не вешайте голову — все устроится.

В конце дня он принес мой паспорт.

— Ей ваш паспорт не нужен. Ну, а деньги, конечно, она не вернет. Я вас ссужу немного, а когда получите, то рассчитаемся.

— Вот вся моя история. Я рассказал вам все. Денег взаймы я у Остгофа не взял и решил немедленно ехать к вам.

Простая и нередкая история на Западе для нас была первой, с которой мне пришлось столкнуться. Что же делать?

Первая мысль — а не организовано ли все это Остгофом? Даже если не им, он не упустит такого случая и попытается завлечь Павлова в свои сети.

Что делать? Павлов производил впечатление очень искреннего, порядочного человека. Ну, оступился. Поддержать надо. Остгоф хорошо знает, как могут расценить поступок Павлова. Среди практикантов были такие начетчики, которые вряд ли будут разбираться в причинах, которые привели Павлова к этому случаю. Для них все просто и ясно — разложение. Для меня ясно было одно — Павлова немедленно надо убрать из Дуйсбурга, где Остгоф начнет плести вокруг него сети.

— Поступим так: я дам вам денег, рассчитайтесь с хозяйкой и переезжайте в Эссен. Мы устроим вас здесь.

Через неделю я снова был в Дуйсбурге. При встрече с директором завода он спросил, нет ли у меня каких-либо претензий. Я сказал, что есть и мне хотелось бы их обсудить. Сидя в его кабинете, я пожаловался ему на действия Остгофа в отношении наших практикантов. Рассказал о том, как он пытается развращать практикантов, затаскивая их с первого же дня в разного рода неблаговидные заведения. По мере того как я говорил, выискивая в немецком языке слова, чтобы точнее передать свою мысль и вместе с тем не выходить за рамки светского разговора, суровое лицо старого директора стало смягчаться, и он с веселой улыбкой произнес:

— Я полагал, что у вас действительно имеются какие-то серьезные претензии к фирме. То, что вы говорите, — просто результат взаимного непонимания. Наши люди в Москве были бы не только в претензии, но, наоборот, признательны, если бы кто-то из ваших пригласил их к веселым девочкам. А вы жалуетесь! Вы упомянули слово «мораль». Оно у нас и у вас, по всей видимости, имеет разное значение. Но если вас раздражают усилия Остгофа быть любезным с вашими практикантами, что же, мы можем сказать ему, чтобы он не выходил за рамки своих чисто договорных обязанностей…

У нас к вам имеются более серьезные претензии, — продолжал директор. — Не лично к вам, а к вам как представителю советской организации, с которой мы имеем соглашение. В газете «Уральский рабочий» появилась статья, прямо обвиняющая нашу фирму в том, что мы организовали поджог уральского машиностроительного завода.

Это сообщение для меня было большой новостью. О поджоге на Уралмаше я ничего не знал, в газетах об этом не было ни строчки.

— Мне ничего не известно об этом, — в некотором замешательстве произнес я.

— Остгоф, — сказал директор, — которого вы обвиняете в том, в чем ни одного молодого человека нельзя обвинять, регулярно информирует нас о том, что делается на Уралмаше.

Слово «Уралмаш» директор произнес абсолютно правильно.

«Вероятно, это слово он часто употребляет», — подумал я.

И, как бы читая мои мысли, директор сказал:

— Наш завод и Уралмаш работают в одной области. Надо всегда интересоваться тем, что делают, — он запнулся, — делают аналогичные заводы в других странах. Мы выписываем Остгофу и «Правду», и «Известия», и «Уральский рабочий». Мы должны знать, что делается на «Уралмаше», — решительно произнес директор. — Ну, а Остгофу я скажу, чтобы он не расточал свои любезности, — и директор поднялся со своего стула, протягивая мне руку.

Мне очень хотелось познакомиться с производством ферросплавов. Попытки попасть на ферросплавные заводы Швеции закончились неудачей. В Германии было ферросплавное производство, и мы покупали здесь многие сплавы — феррохром, ферровольфрам, феррованадий, ферромолибден. Я предложил работникам Торгпредства свои услуги.

— Зачем вам посылать своих приемщиков из Берлина и тратить лишние деньги на билеты? Поручите приемку мне.

Все ферросплавные заводы, где мы производили закупки, находились в западной части Германии.

В Торгпредстве со мной легко согласились и сразу же предложили поехать к швейцарской границе в район города Базеля — в небольшой городок Мург, где находился один из заводов, выплавлявший ферровольфрам и ферромолибден.

Эта поездка хорошо сохранилась у меня в памяти, может быть, потому, что сопровождалась несколькими приключениями. Они начались уже в Берлине. Прежде всего я пропустил свой поезд на Базель, так как почему-то решил, что двадцать два часа обозначают двенадцать часов ночи, и прибыл на вокзал в одиннадцать тридцать.

Следующий поезд на Базель отходил в пять часов утра. Жил я далеко от вокзала, и возвращаться домой не было никакого смысла. Я снял номер в небольшой гостинице рядом с вокзалом.

Мне пришлось очень долго объяснять служащему, что номер мне нужен всего на три-четыре часа, просто подремать. Расчетливый немец никак не мог понять, зачем нужно снимать номер всего на три часа.

— Платить-то вам придется все равно за сутки, — в недоумении твердил он мне.

Полусонный, в половине пятого я снова был на вокзале. В купе, куда я сел, находилось трое — девушка лет двадцати, пожилая женщина, видимо ее мать, и полный краснолицый мужчина — немец. На женщинах было невиданное много ранее одеяние, напоминающее древнеримские туники. Лицо девушки казалось выточенным из слоновой кости, но со слегка лимонным оттенком. Оно поразило меня своей необычайностью.

Когда я вошел и произнес «Guten Morgen» [42] Доброе утро. , то в ответ услышал английское «Good morning» [43] Доброе утро. .

Собеседник двух необычных дам силился вести с ними разговор по-французски, но он плохо знал французский язык, а женщины, по-видимому, также не были искушены в нем. Когда я занял место в купе, немец обратился ко мне с вопросом:

— Вы по-английски не говорите?

— Нет.

— Какая жалость! Вы только посмотрите, какая прелесть эта девушка, а я как болван принужден молчать.

Потом, после некоторой паузы, он добавил:

— Едут в Манхайм из Индии к своим знакомым. Я готов изменить свой маршрут и ехать до Манхайма и даже, черт возьми, дальше. Но как же быть с языком?

А женщины открыли саквояж, вынули бананы и лепешки. Протягивая мне лепешку, старшая сказала по-английски: