Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе

При осмотре завода французские инженеры непрерывно показывали мне следы «деятельности» бригады Рохлинга. Взорванные строения, разбитые машины. Все, что можно было вывезти, было вывезено на территорию Германии, а что нельзя — безжалостно уничтожено.

— Вот смотрите, еще и до сих пор можно видеть результаты деятельности Рохлинга.

На заводской территории, заросшей высокой травой, громоздились развалины строения, а рядом стоял разбитый корпус паровой машины.

— Они не могли вывезти эту машину, но, чтобы не оставлять ее целой, соорудили специальные козлы и с них сбрасывали на ее корпус стальные слитки. Нехватка станков и стального лома здесь ни при чем. Они хотели отбросить нас назад, к каменному веку. Они хотят всех подчинить себе, хотят управлять всеми, а управлять легче нижестоящими. Равными управлять трудно. Они вели войну на уничтожение французской культуры, промышленности, всего французского. Много он вреда причинил металлургической промышленности Франции.

Утром, когда я подъезжал к Фольклингену, то прочел на первой странице местной газеты отчет о судебном процессе над Рохлингом. Французские оккупационные власти обвиняли его в антифранцузской пропаганде и создании в Лотарингии враждебной в отношении Франции атмосферы…

И вот мы беседуем с Рохлингом:

— У нас в области много угля, — произнес он, смотря в сторону границы, — но у нас нет руды — руда там, — и он поднял руку и махнул ей в сторону Лотарингии. — В мире много несправедливостей, молодой человек, их надо устранять, — и он плотно сжал губы.

— Я сегодня читал в газетах, что вам не повезло и здесь. Вас и здесь осудили, — сказал я Рохлингу. Он резко отвернулся от окна, в глазах у него горели веселые огоньки.

— Да, меня формально осудили, по процесс я выиграл. Я готов в сто раз больше заплатить, чтобы вновь получить возможность прямо высказать все свои концепции. Суд был открытым, и я изложил все свои мысли и сурово осудил политику оккупационных властей. Газеты широко освещали весь ход процесса, за это можно было не сто марок заплатить, а значительно больше, — весело произнес Рохлинг.

Когда я уходил от него, он, прощаясь, еще раз сказал:

— Займитесь конверторным процессом — этот процесс себя далеко еще не исчерпал. Кстати, поинтересуйтесь работами Максимиллианхютте — это очень интересный завод. Они часть воздуха при продувке чугуна заменили кислородом и этим снизили содержание азота в стали. Мы также готовимся к подобным работам. Большие исследования по конверторному производству проводит профессор Дюрер в Шарлотенбургском политехническом институте. Орджоникидзе не зря интересуется этим производством — он хорошо чувствует биение пульса промышленности и правильно ставит диагнозы.

Этот разговор с Рохлингом я вспоминал впоследствии неоднократно. Как-то при встрече с Завенягиным в 1936 году я рассказал ему об этом и спросил:

— Скажи, а как в действительности работают у тебя на Магнитке мартеновские печи?

— Вот черт, до чего же точно Рохлинг предсказал, как мы будем работать. Когда ты с ним вел этот разговор?

— Осенью 1933 года.

— Мы загружаем в печи до шестидесяти — шестидесяти пяти процентов чугуна. Нам не хватает скрапа. Ну конечно, поэтому, в частности, и сталь дорогой получается.

Прошло еще тридцать лет, и у нас в стране стали вновь обсуждаться вопросы о конверторном производстве стали. Правда, теперь этот метод сильно изменился, а качество конверторной стали значительно повысилось. Уже мало осталось людей, сомневающихся в возможности ее использования для изготовления ответственных изделий. На ряде заводов построены и сооружаются новые крупные конверторы.

А передо мной вновь и вновь встает незабываемый образ железного наркома Серго Орджоникидзе — человека с большим даром предвидения.

В связи с поручением Орджоникидзе по изучению производства конверторной стали мне пришлось вновь поехать во Францию. С французскими промышленниками только что был заключен договор, и атмосфера была чрезвычайно благоприятной.

Узнав о моем приезде, «Комите де форж» предложил мне посетить металлургические заводы Лотарингии, и я выехал в город Мец. Было условлено, что я буду держать под мышкой журнал «Пари матч» и по этому признаку меня опознает инженер с завода Мишвилль, куда он должен был меня доставить.

Мы продумали все, за исключением того, как мы будем разговаривать. Французский язык я изучал в реальном училище, но с 1918 года не брал в руки ни одной французской книжки и безбожно забыл все, чему нас пыталась обучить учительница Роза Львовна.

Когда я вышел из вагона с журналом под мышкой, ко мне подошел инженер завода Мишвилль и спросил:

— Etes vous monsieur Emelianov? [97] — Вы Емельянов?

— Oui, monsieur [98] — Да. .

Мы пожали друг другу руки, и он пригласил меня следовать за ним к машине.

По дороге я сообщил своему собеседнику, что не владею французским, а из иностранных языков знаю только немецкий.

— А я не знаю немецкого языка, — ответил мне мой новый знакомый.

— Что же мы будем делать?

Француз пожал плечами:

— Je ne sais pas [99] — Не знаю. .

Мы сели в машину. До Мишвилля более часу езды. Запас французских слов у меня убогий. «Неужели мы будем молчать всю дорогу? А как же быть там, на заводе?» Не прошло, вероятно, и двух минут, как мы отъехали от вокзала, француз спросил меня, читал ли я сегодняшние французские газеты? Они чрезвычайно благоприятно расценивают заключенное торговое соглашение.

К своему удивлению, я все понял. И мне захотелось обязательно сказать ему, как важно развивать сотрудничество между нашими странами. Я вспомнил реальное училище, уроки французского языка и учительницу Розу Львовну. Вот она поднимается на кафедру и стучит по столу: «Tranquille. Tenez vous tranquille» [100] Смирно. Сидите смирно. . А затем почему-то быстро побежало, как светящиеся строчки телеграфного сообщения, спряжение вспомогательного глагола «иметь»: «J’ai, tu as, il a, nous avons, vous avez, ils ont» [101] Склонение глагола «иметь». .

Отвечая своему собеседнику короткими фразами, путая все грамматические правила, я все же говорил. Понимать ему, вероятно, было не менее трудно, нежели мне конструировать фразы. Француз терпеливо меня поправлял и повторял произнесенную мной фразу так, как она должна звучать по-французски. Час прошел совершенно незаметно. Когда мы выходили у конторы завода, инженер с иронической улыбкой спросил меня:

— А не можете ли вы мне ответить, на каком языке мы с вами всю дорогу разговаривали? Ведь вы мне заявили в Меце, что не знаете французского языка?

Меня пригласили сначала позавтракать, а затем начать знакомство с заводом. После обильного завтрака мы направились на завод. Меня сопровождал механик. Когда я попытался что-то сказать по-французски, он на довольно хорошем русском языке произнес: