Георгий Миронов - Короленко

Теперь бледнеет Короленко. Да, он помнит. Какие-то люди, нет, не люди — звери, пришли вечером в дом, убили отца, пили водку и насиловали его жену и дочь, а потом, уже под утро, зарезав женщину и девочку, спокойно ушли и до сих пор не разысканы.

— Против смертной казни таких зверей я не возражаю, — глухо творит писатель. — Отпустить таких — значит обречь на смерть еще несколько семей.

— Но до этого случая вы протестовали против расстрелов вообще… — мягко напоминает Сметанич. — Вы ходатайствовали за тех восьмерых, которых расстреляли в апреле. Среди них были те, кого вы называете зверьми.

— Среди них были и политические.

— Были, — твердо говорит Сметанич. — Левченко, например, бывший адъютант губерниального старосты, участник карательных экспедиций. У него был обнаружен склад оружия… Шкарупиев, кулак, живодер, волостной голова, торговец, ездил при гетманцах в Берлин… Теперь вспомните последние события. В Подольской губернии врагами убито три тысячи евреев, столько же ранено. Заодно вырезано пятьдесят рабочих — русских и украинцев… В апреле в Миргороде расстреляно четверо наших лучших товарищей… В июне в Ромнах мешочниками зверски убит представитель губнарпрода рабочий Ялинич.

— Если бы я был в Подолии, или в Миргороде, или в Ромнах, — отвечает Короленко, — более чем вероятно, что я постарался бы встать между палачами и их жертвами, между расстреливающими и вашими товарищами… как теперь пытаюсь встать между вами и вашими противниками… Жестокости с одной стороны не оправдывают, а только вызывают жестокости с другой…

И они расстаются непримиренные, не понимающие друг друга, словно говорят на разных языках.

Год назад Короленко писал в своей статье, что в лагере большевиков он встречает и искреннее убеждение и человечность. Говоря это, он имел в виду прежде всего Долгополова, председателя Полтавской губчека. Жители отзывались о нем, как о человеке мягком по натуре и очень искреннем. Бывший железнодорожник, Долгополов был человеком малоинтеллигентным, простым, добродушным. Полное, круглое лицо его, громадная фигура, большие тяжелые руки нравились писателю — рабочий человек, серьезный, спокойный, строгий.

— Товарищ Короленко, — сказал тридцатилетний Долгополов во время одного из первых их разговоров и тут же как-то очень по-хорошему смутился и поправился: — Нет, простите! Я понимаю, что я вам не товарищ… Отец Короленко!

Так и стал он обращаться с тех пор к Владимиру Галактионовичу, так странно и трогательно — «отец Короленко».

Как-то Короленко пришел просить за отставных генералов, арестованных Чека. Глядя прямо в глаза (он всегда смотрел прямо в глаза), Долгополов объяснил писателю, что деникинцы, взяв Харьков, устроили резню рабочих, и заложники генералы удержат их от дальнейших репрессий.

— Деникина отобьем, всех их отпустим, — говорил Долгополов, — а станем отходить, увезем с собой…

— А если Деникин и здесь кого-нибудь расстреляет из ваших, тогда вы генералов убьете? Это жестоко…

— Теперь приходится делать много жестокостей…

Председатель Чека помолчал, потом лоб его разгладился, лицо прояснилось.

— Но когда мы победим… — проговорил он незнакомым, задушевным и мечтательным голосом. — Отец Короленко! Вы ведь читали что-нибудь о коммунизме?

Писатель, не привыкший к таким резким переходам, взволнованный отказом в его просьбе, ответил:

— Вы еще не родились, когда я читал и знал о коммунизме.

Сказал и — пожалел: сказано не то и не так, как надо. Долгополов сжал от обиды толстые добрые губы, потускнел:

— Ну, я простой человек. Признаться, я ничего не читал о коммунизме. Но знаю, что тогда каждый будет получать то, что ему нужно. Все равно, над чем бы он ни работал. Ах, знаете, отец Короленко! Когда я однажды рассказывал о коммунизме в одном собрании, поднялся какой-то поп и крикнул: «Если вам это удастся сделать, то я брошу священство и пойду к вам!»

Как юноша, рассказывающий о своей любви, забыв об обиде, Долгополов весь зажегся внутренним огнем, преобразился, словно уже увидел воочию то, о чем только что говорил.

Короленко шел домой растревоженный. Он не сомневался, что видел человека, искренне верящего, что в России уже положено начало счастливой жизни. И он вс имя этого подписывает суровые приговоры. Много ли таких людей горячей, искренней веры найдется на той стороне?..

По неведомой ассоциации писатель подумал о себе и своей нынешней деятельности. Много странного дает ему сейчас на разрешение жизнь, словно испытывая, что он сделает в самых сложных случаях. Весною ему пришлось просить в Чека за Дейтриха и Бразоля, совсем недавно за Козуба. Дейтрих был помощником финляндского генерал-губернатора негодяя Бобрикова. Бразоль, полтавский губернский предводитель, как и Дейтрих, не отличался особенным ретроградством, но при нем была и сорочинская трагедия и готовился в Полтаве погром. Обоих обвиняли в пособничестве карательным отрядам немцев и гетманцев. Козуб — злобная черносотенная фигура. После убийства Филонова этот погромщик приходил к нему, Короленко, на квартиру с угрозами.

Он просит за арестованных потому, что считает неправильным преследовать их за прошлую деятельность. Большевики на сей счет иного мнения, и Чека арестует вчерашних погромщиков, жандармов, полицейских, помещиков, военных и штатских генералов, охранников. И он, Короленко, ходатайствует за них — за тех, от кого столько вынес в прошлом, против кого он всю жизнь боролся. Странная превратность судьбы!..

28 июля. По улицам, направляясь к Киевскому вокзалу, проходят отступающие части Красной Армии. Идет кавалерия. Где-то затрещали пулеметы, неподалеку разорвались снаряды. Команда — и конница пошла вскачь' в облаках пыли. Что еще предстоит испытать этим людям с красными звездами на фуражках?..

В исполкоме суета, шум, беспрестанно звонит телефон. Короленко находит Алексеева, заместителя председателя Совета. У него серое от бессонницы лицо, высокий чистый лоб нахмурен, его непрерывно окликают. Писатель просит за Дейтриха и Бразоля. Алексеев терпеливо выслушивает, обещает отпустить их с вокзала или с промежуточной станции.

Короленко волнуется; войска уходят, почему не уезжают исполкомовцы? Алексеев снимает кепку и крепко жмет писателю руку:

— Не поминайте нас лихом, Владимир Галактионович, — говорит он растроганным голосом.

У него рыжие волосы, светлые строгие глаза — таким он и остается в памяти взволнованного прощанием писателя.

На лестнице Короленко встречает Сметанича. Молодой человек озабочен, торопится. На прощание сообщает, что семья его остается в городе. За работой не было времени позаботиться о них, увезти… Короленко с грустью протягивает руку: