Владимир Голяховский - Это Америка

— О чем они говорили?

— Болтовня, политические речи к предвыборной кампании. В Бразилии все и все время болтают.

Хорошо, что Илизаров не понял, что это не в его честь.

Конгресс был организован намного хуже, чем в Чили, — в этом отражался сам хаотичный бразильский характер. Но энтузиазма у экспансивных бразильцев в отношении Илизарова и его метода было даже больше. Переводчика с русского на португальский не было, пришлось организовать двойной перевод: с русского на английский, с английского — на португальский. Это затрудняло работу, но демонстрация слайдов делала лекции понятными. Темпераментные бразильцы реагировали бурно, аплодировали, радовались — метод Илизарова и результаты лечения были приняты с восторгом. На семинарах слушатели обступали его и Лилю и хотели немедленно научиться всем деталям.

Банкеты и приемы проходили каждый день, на них подавали много мяса, основу бразильской кухни. Смокинг Илизарову был не нужен, как и красивые дорогие платья — Лиле. Но в конце концов они получили официальное приглашение на обед в богатый дом одного профессора. Роберт объяснил:

— Это аристократический дом. Профессор женат на одной из богатейших женщин страны, графине. Быть приглашенным к ним — большая честь.

Илизаров был польщен: уважают его в Бразилии. Он надел смокинг, Лиля надела свое лучшее платье. Приглашение было на 9 вечера. Роберт сказал, что вовремя приезжать некрасиво. Приехали на два часа позже, хозяин встретил их, угощал коктейлями, но графиня вышла только в двенадцать и за стол сели за полночь. Обед был изысканный, а потом хозяева оказались так любезны, что сами отвезли их в отель на «роллс — ройсе».

В предпоследний день Лиля все-таки уговорила Илизарова поездить по городу и побывать за его пределами. В центре города высились небоскребы, окруженные пальмами и невиданными цветущими деревьями. Стояла дикая жара. На каждом шагу продавались кокосовые орехи: продавец отбивал ножом верхушку, и они наслаждались холодным вкусным соком. На окраинах теснились лачуги бедняков, деревья там цвели еще пышнее. Везде звучала самба, и люди пританцовывали прямо перед лачугами. Роберт рассказывал:

— Да, земля здесь богатая. У нас 135 тысяч различных видов деревьев, кустарников и цветов, одних только пальм 900 видов — рай земной! Но жизнь здесь совсем не райская. А все из-за лени самих бразильцев.

Потом он привез их в красивый пригород, весь застроенный аккуратными двухэтажными коттеджами.

— Здесь живут некоторые из гитлеровских преступников, сбежавшие из Германии и укрывшиеся от правосудия после Второй мировой войны. Жил здесь и Эйхман, которого израильтяне выкрали, судили и казнили.

И еще недавно жил доктор Менгеле, тот самый, что проводил в Освенциме свои опыты [115] Преступления Эйхмана и Менгеле описаны во 2–м томе «Чаша страдания». .

Илизаров сурово хмурился, Лиля задохнулась от возмущения. Видеть место, где спокойно и с комфортом доживали свой век враги рода человеческого, где они гуляли в пышных рощах, вспоминая свои изуверские «подвиги», — было просто невыносимо.

Когда они вернулись в гостиницу, Лилю ждал звонок из Нью — Йорка. Звонила Изабелла:

— Лиля, ваш муж просил срочно разыскать вас. В Москве тяжело заболел ваш отец. Алеша вылетел туда и сказал, чтобы вы тоже срочно прилетали.

У Лили сердце оборвалось, она заплакала и сказала Илизарову:

— Мой папа при смерти…

Он тоже поник головой, посидел рядом и сказал в утешение:

— Может, обойдется. Я вот как болел — сердце останавливалось. А теперь здоров. — Потом, чтобы хоть как-то ее утешить, добавил: — Давно собирался тебе сказать: можете писать с Френкелем книгу, материал у вас хороший… Ну, не плачь, может, все-таки обойдется.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, я знаю, не обойдется.

— Сколько лет-то отцу?

— Уже за восемьдесят.

Илизаров задумался, помолчал, а потом сказал:

— Знаешь, дочка, больше восьмидесяти не надо.

Павел Берг умирал. Смерть он ждал давно и старался представить себе — как это будет? Любитель анализировать все на свете, он и тут, с оттенком научного интереса, говорил Августе:

— Поразительно, как живой человек в момент смерти в одну секунду превращается в простой набор химических соединений — в ничто! Об этом еще Герцен сто лет назад писал. Старики все думают о смерти и все по — разному: некоторые боятся умереть, другие призывают смерть. Леонардо да Винчи писал: «Когда я думал, что учусь жить, я учился умирать». А великий Альберт Эйнштейн сказал: «Умереть — это тоже интересно». Мне вот тоже любопытно.

Августа не любила говорить о грустном, всплеснула руками:

— Не знаю, что уж такого интересного и любопытного в том, что так тяжело. Все это ужасно!

Павел боялся не смерти, а старческой немощи и маразма. Он часто повторял строки Тютчева:

Несколько лет назад они с Августой в шутку составили список болезней, которых у них пока еще нет. На первое место поставили «старческий маразм». А он так и не появился.

Они смеялись:

— Может, маразм у нас давно уже есть, именно поэтому мы его и не замечаем…

Время пощадило мозг и душу Павла, его жизнь обрывалась не резко, он сохранял здравый рассудок и силы, только стал говорить не очень внятно и реагировал на всё замедленно. О похоронах они никогда не говорили. Зачем? Придет время, и все произойдет, как должно произойти.

Недавно у него стала нарастать одышка и по телу разливалась необычная слабость — сердце сдавало. Приближалась та самая «истома смертного страданья». Августа вызвала участкового врача. К ее удивлению, пришел Рупик Лузаник, друг Лили. Она даже воскликнула:

— Как?! Вы, профессор, теперь стали участковым врачом?

— Бывший профессор, бывший, — грустно отозвался он.

— Нет, вы профессор и всегда будете профессором.

— После того как коммунисты выжили меня, я про должности и звания забыл.

Павел слышал их разговор, нашел в себе силы слабо улыбнуться Рупику:

— Спасибо, что пришли, профессор. Я все равно верю в ваш будущий успех в Израиле.

— Успех… Я перестал думать об этом. Это Бог испытывает меня, мою веру в Него, как испытывал верного Иова. Если Бог даст, власти меня отпустят.

Рупик внимательно осмотрел больного:

— Надо вас класть в больницу.

— Зачем? Чтобы обследовать и оживлять, когда остановится сердце? И так уже половина мочи уходит на анализы. Нет, я устал жить, потерял волю, ушла радость жизни. Надоела мне бессмысленность существования и старческие недомогания. По утрам мне даже не хочется просыпаться. Я уже ни на что не гожусь, я должен умереть. Это зов природы.