Владимир Голяховский - Это Америка

Роза горько переспросила:

— Что, мертвые не кричат и не дергаются?

— Ой, зачем вы так говорите? Это ведь по закону, чтобы предстать перед Богом обрезанным. И сам раввин будет сандаком, крестным отцом. Это большая честь для вашего папы.

Тут Маруся слабым голосом спросила:

— Доченька, скажи уже мне, о чем вы там говорите.

Роза тихо сказала матери, оглядываясь на мужчин:

— Мама, ему не делали обрезание.

— Ах, какое это все имеет значение!..

— А такое, что они хотят ему делать обрезание теперь.

Маруся застыла с открытым ртом:

— О чем ты?.. Я не понимаю, до меня не доходит.

— Мама, мамочка, ты соберись с мыслями. Видишь ли, чтобы похоронить папу по ихним обрядам, они хотят сделать ему обрезание теперь. Иначе еврейский Бог его не узнает. Поняла?

— То есть как мертвому обрезание?..

— Да. По закону ихнего раввината.

Маруся эхом ответила на слова дочери:

— Но это же надругательство над телом… У меня с головой что-то… Мне кажется, что я сама сейчас умру.

Роза обняла мать, вкрадчиво стала говорить:

— Мамочка, я понимаю, но ты соберись с мыслями, ты же сильная женщина, настоящая русская баба.

— Что же я должна делать, если я русская баба?

— Им надо сказать, согласна ли ты на это.

— Согласна ли я?.. При чем тут я?.. Я только знаю, что теперь уже русской бабе это… — она запнулась, указывая на ширинку, — это уже не понадобится, оно уже мертвое.

Яша подкрался сзади к Розе, вкрадчиво спросил:

— Раввин спрашивает, можно ли уже звать мохела? Если вы не согласитесь, раввинат может сделать это по своей воле. Раввинат все может.

Роза громко и отчаянно закричала:

— Черт вас побери вместе с вашим раввинатом! Делайте что хотите!

Обрадованный Яша кинулся к раввину:

— Они согласны, можно звать мохела.

— Так — так, так. А для чего звать?

— Но вы же сами говорили — чтобы сделать обрезание!

Раввин радостно воскликнул:

— Ах, да — для обрезания!.. Какой вы умница!.. Так они согласны? Давайте звать мохела.

И они с Яшей ушли звать бригаду для обрезания, живо переговариваясь на ходу [39] Обрезания покойника действительно нередко случались в Израиле. В газете New York Times от 10 ноября 1999 года напечатали заметку: «Геннадий Ригер, представляющий в израильском Кнессете русских эмигрантов, поднял вопрос о прекращении практики посмертного обрезания беженцев из России для захоронения их по еврейскому обряду». .

Пришел специалист — мохел — с бригадой помощников. Женщин попросили выйти. Он быстро управился со своей задачей, а потом они пили кошерное вино, пели и танцевали вокруг тела. Маруся с Розой со страхом наблюдали за ними в проем двери.

Хоронили Михаила Штейна на еврейском кладбище. Над завернутым в саван телом десять мужчин читали кадиш, а Маруся с Розой должны были стоять в стороне: женщины не могли участвовать в кадише.

Маруся огорчалась, что Мишу не положили в гроб, шептала дочери:

— Что же это такое?.. Гроба нет, все не по — нашему, все чужое…

Роза обнимала мать и плакала:

— Боже, как мы хорошо жили еще вчера…

Потом им разрешили попрощаться с телом. Маруся прильнула к своему Мише, оглянулась, украдкой перекрестила его и засунула в складку савана христианский крестик. Она была уверена, что так надо, и опять шепнула дочери:

— Я знаю — Мишенька сам хотел бы иметь крестик.

Роза подумала: «Уж лучше крестик, чем обрезание после смерти…» К ним подошел раввин и неожиданно надрезал ножницами их кофты.

— Ой, что это? Зачем?

Услужливый Яша тут же объяснил:

— Это полагается по обряду. После похорон вы должны выбросить эти вещи.

Когда все мужчины ушли, мать и дочь прокрались на кладбище и долго стояли над ровной свежей землей, на которую положили белую мраморную плиту. Маруся очень огорчилась, что на могиле не возвели обычного в России холмика:

— Что же это такое? Холмика могильного — и того нет. Все не по — нашему, не по — людски…

Она шептала молитву и долго крестилась.

Яша вернулся, проводил их домой и объяснил:

— По нашему закону женщины не должны готовить семь дней, а только сидеть на полу и оплакивать покойного.

Все эти дни он приносил им кошерную еду и принюхивался — не варили ли они чего-нибудь. А они варили, конечно, — свое, некошерное.

Маруся сказала Яше:

— Я хочу сделать холмик и поставить над моим Мишенькой деревянный крестик. Надо обязательно крестик поставить. Я знаю, ему бы это понравилось.

Яша от испуга даже отскочил в сторону:

— Ой, что вы такое говорите! Крест на еврейском кладбище! Ой, я даже не могу этого слышать. Раввинат никогда такого не разрешит.

— Да ты поговори со своим раввином. Раввинат ведь на кладбище не приедет, а раввин, он из России, он тамошние обычаи знает. Может, разрешит, а?

Маруся раньше не была религиозной, но смерть мужа пробудила в ней желание соблюсти христианские обряды. Они с Розой ходили плакать на кладбище каждый день, и Маруся всякий раз крестила гладкую плиту. За ними ходил Яша, становился в стороне и тоже молился.

После девятого дня Маруся стала говорить о возвращении в Россию.

А Роза сказала матери:

— Мам, я не хочу возвращаться.

— Не хочешь?.. — Маруся была обескуражена. — А чего ты хочешь — жить здесь?

— Я хочу уехать в Америку.

— В Америку?.. А как же я?.. И зачем тебе Америка?..

Роза решила сказать ей все:

— Мамочка, у меня давно такой план был: уехать в Америку и найти там Сашу Глинского. Помнишь? Того мальчика, сына профессора, который жил у нас, когда они снимали квартиру.

— Мальчика?.. — растерянно протянула Маруся. — Зачем тебе находить того мальчика?

— Я люблю его и хочу выйти за него замуж.

Маруся заплакала. Она знала свою дочь — если Роза что решила, она от этого не откажется. Маруся помнила, как сама выходила замуж за Мишу вопреки воле родителей.

— И я тебя больше никогда не увижу? — испугалась она.

— Мамочка, милая моя, дорогая, я тебя насовсем не брошу. Как только я устроюсь в Америке, ты приедешь ко мне. Я знаю, что это тяжело нам обеим, но так надо.

— А ты уверена, что найдешь Сашу и он женится на тебе?

— Найти-то я его найду, я узнала его адрес, когда была в Москве. А насчет остального… — она улыбнулась. — Знаешь, мамочка, мне придется поработать над этим.

Роза послала записку Лене Шнайдеру, одесситу, с которым они в радостной горячке переспали в венской гостинице накануне отъезда. Других знакомых у нее не было, а она знала, что понравилась Лене и он захочет ее видеть. Леня приехал на новой «вольво», вид у него был вполне благополучный. Он грустно поцеловал руку Марусе, подошел и осторожно обнял Розу со словами:

— Я до сих пор не могу представить себе, что такой здоровый и веселый человек, как ваш Михаил, так неожиданно скончался. Очень, очень вам сочувствую и хочу хоть чем-нибудь помочь. Роза, пойдем погуляем, поговорим о делах.