Стефан Цвейг - Вчерашний мир. Воспоминания европейца

Может быть, это не так и наш знакомый все же ошибся, но когда я сам оказался в Кёльне, то, завидя издали продавца газет, сразу же начинал вглядываться в него, испытывая при этом какую-то непонятную мне неловкость. С чем это было связано? Стыдно встретить давнего друга, доктора философии, в такой неподобающей роли? И что мы могли бы сказать друг другу? Возможно, несмотря на ситуацию, в которой он оказался, Виктор повел бы себя так же странно и неожиданно, как это было в одну из наших последних встреч, когда мы столкнулись с ним в старом Таллине и он потащил меня в ресторан.

Желая продемонстрировать, насколько он овладел эстонским и чувствует себя здесь своим, Виктор с нарочитой небрежностью, едва удостоив взглядом официанта, заказал нам коньяк и кофе. Официант – пожилой эстонец, – очевидно, решил, что Виктор корявым своим эстонским нагло дразнит его, плюхнул на стол наши наполненные чашки и рюмки и, презрительно что-то буркнув себе под нос, удалился. Вскоре мы захотели продолжить, но, проходя мимо нашего столика, официант не реагировал на эстонский Виктора, и только когда я подчеркнуто вежливо обратился к нему по-немецки, он принял заказ. Виктор, несмотря на наружную разухабистость, выглядел каким-то потерянным. Я знал его раньше другим: тонким, обаятельным и интеллигентным. Таким я постарался его запомнить.

Только потом я узнал, что Виктор ни в какую следующую эмиграцию не отправился. Давно уже он лежит на таллинском кладбище рядом с родителями. А мы – те, кто его любит и помнит, – так все еще и не собрались там его навестить.

Итак, дела мои в Холодильном складывались не лучшим образом. Но я на что-то надеялся и, проявляя излишнее рвение, брался даже за то, что не входило в мои прямые обязанности. Осенью я со студентами ездил в колхоз на картошку (мероприятие для меня излишнее, к тому же лишавшее необходимых побочных заработков, позволявших моей семье хоть как-то сводить концы с концами). Во время предвыборной кампании меня, презренного полуставочника, облагодетельствовали доверием и выдвинули в агитаторы, и это чуть не закончилось для меня печально.

Прихожу я в партком за списками избирателей и нарываюсь нежданно-негаданно на оскорбления. Оказывается, я на несколько минут опоздал. И хотя не знал, что опаздываю, я вежливо извинился. Приняв мою вежливость, вероятно, за слабость, тот, кто распоряжался списками, заявил, что мои извинения ему не нужны, что у них, понимаешь, кампания, а я ее срываю. Хам этот, что называется, меня достал. И я в ответ буркнул: «Ну, если у вас сейчас кампания, я зайду в другой раз». На следующий день меня пригласили в партком, где дали такую уничижительную характеристику, что я попробовал объясниться. Мои объяснения сочли клеветой на крупного уважаемого ученого. «Это вам дорого обойдется!» Я помню эту немую сцену, их вытянутые физиономии, их вытаращенные от изумления пустые глаза, когда мне пришлось сообщить, что я вообще не член партии. Досталось всей кафедре («Кому доверили?»). Мог ли я после этого рассчитывать на свое продвижение?

То, что я беспартийный, тоже, естественно, не способствовало моему карьерному росту. Когда меня спрашивали, почему я не член партии, я легкомысленно отвечал: «По техническим причинам». Этот ничего не прояснявший ответ настолько, видимо, был неожиданным, что от меня немедленно отступали, тихо и как бы соглашаясь со мной.

Так как на ту зарплату, которой вознаграждали мой труд в институте, можно было протянуть ноги, приходилось работать на стороне. Источники были разные, давно уже мною освоенные: переводы, репетиторство, синхронные переводы фильмов и синхронный перевод на различных конференциях и, наконец, дубляж на «Ленфильме». Но появились и новые. Сам теперь удивляюсь и поражаюсь. Пожалуй, я ничем не гнушался, пускался во все тяжкие. Я помогал писать курсовые работы и дипломы, но это случалось эпизодически. Зато регулярно по вечерам я направлял стопы в Институт метрологии имени Менделеева или в Госрегистр, где готовил соискателей в кандидаты наук к экзамену по немецкому языку. Обычно в эти часы в актовом зале собиралось человек тридцать, заинтересованных в том, чтобы выбиться в люди. Чисто научные интересы уступали здесь место интересам чисто житейским, в основном материальным. Я сочувствовал этим людям. В ту пору ходила шутка: «И в науке, по Шолохову, произошел перелом: в науку пошел середняк».

К этому времени иностранные языки стали чуть ли не модой. Хотя, казалось бы, кому он был нужен – этот иностранный язык? Поездки за пределы страны были исключены, контакты с иностранцами – крайне ограничены (они могли повлечь за собой неприятности), а книги – совсем опасны. За книги оттуда можно было лишиться всего: работы, прописки, свободы. Далее покажу это на примере лишь одного небольшого стихотворения западноберлинского поэта Я. Карсунке, которое я перевел на русский язык. Вот оно.

Основанная в декабре семнадцатого Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, шпионажем и спекуляцией – сокращенно ЧК.

Феликс Э. Дзержинский назначен ее главой.

Родословие Иисуса Христа, сына Давидова, сына Авраамова.

В марте двадцать второго ЧК была переименована в Государственное политическое управление – сокращенно ГПУ.

Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его.

В ноябре двадцать третьего ГПУ было переименовано в Объединенное государственное политическое управление – сокращенно ОГПУ.

Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама.

За Дзержинским последовал Вячеслав Р. Менжинский (тысяча девятьсот двадцать шестой).

Арам родил Аминадава; Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона.

В июле тридцать четвертого ОГПУ было переименовано в Народный комиссариат внутренних дел – сокращенно НКВД.

Салмон родил Вооза от Рахвы; Вооз родил Овида от Руфи; Овид родил Иессея.

За Менжинским последовал Генрих Ягода (тысяча девятьсот тридцать четвертый).

Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона от бывшей за Уриею.

За Ягодой последовал Николай Ежов (тысяча девятьсот тридцать шестой).

Соломон родил Ровоама; Ровоам родил Авию; Авия родил Асу.

За Ежовым последовал Лаврентий Берия (тысяча девятьсот тридцать восьмой).

Аса родил Иосафата; Иосафат родил Иорама; Иорам родил Озию.

В апреле сорок третьего НКВД был переименован в Народный комиссариат госбезопасности – сокращенно НКГБ.

Озия родил Иоафама; Иоафам родил Ахаза; Ахаз родил Езекию.

В октябре сорок шестого НКГБ был переименован в Министерство госбезопасности – сокращенно МГБ.

Езекия родил Манассию; Манассия родил Амона; Амон родил Иосию.