Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

— Господин граф, я увлекаюсь этим! Собирание марок — моя страсть!

Оба со смехом трясут друг другу руки.

— Какие марки вы собираете, герр Горст?

— Только наши, немецкие. А вы, господин граф?

— Только венгерские, но я чувствую, что смогу быть вам полезным: в Лондоне у меня живет приятель, некий Алексис фон Путилов. Через него я получу для вас ценные немецкие марки прошлого столетия.

— Очень, очень благодарен! Все марки двадцатого столетия у меня есть, но старинные выпуски — это мое несчастье: они редки и очень дороги.

— Кое-что у вас будет, герр Горст: услуга за услугу! Они еще раз обмениваются рукопожатием.

— Простите, господин граф, вы упомянули фамилию вашего друга. Господин фон Путилов не из семьи ли бывших владельцев металлургического завода в Петербурге, ныне Ленинграде? Этот завод теперь носит имя Кирова.

— Да, его отец — бывший совладелец этого завода, то есть основной держатель акций. Герр Алексис фон Путилов — Русский, их семья разорена и эмигрировала. Он учился в Праге и Вене. Но его отец, конечно, живо интересуется своим бывшим заводом. А где вы слышали эту фамилию?

— Я работаю в области экономических исследований, господин граф!

— Ах, так. Однако вернемся к более интересным темам — маркам и стрельбе. Я прошу, герр Горст…

Зеленые кусты. Вдали видны гладь озера и десятки яхт, похожих на чайки. На скамейке сидят Сергей, Ганс и Альдона.

Сергей:

— Ганс, срочно поезжай в Гамбург и купи штук десять немецких марок выпуска, скажем, пятидесятых-семидесятых годов. Самые редкие и дорогие. Не скупись. Если продавец потребует адрес, дай липовый, скажи, что ты турист и в Гамбурге проездом. Понял? Что у тебя, Альдона?

— Ничего нового. Не могу незаметно подстеречь уборщицу, народу на лестнице мало, я боюсь обратить на себя внимание.

— Правильно. Спешить нам некуда. Как ни колдуй, а растение растет по своим собственным законам. Через внутреннюю логику вещей не перепрыгнешь.

— Иштван доволен?

— Еще бы. Мы начинаем готовить смену первоисточнику.

— Сергей, ты — нахал: еще с Цербером у тебя ничего нет, а ты называешь ее первоисточником и уже готовишь ей смену!

— Логика и нахальство — понятия совместимые. В нашем деле, Альдонка, нужно хоть и медленно, но спешить!

Кафе. Играет музыка. Солидная публика, Сергей и Горст за столиком пьют кофе. Горст необычайно доволен и с волнением рассматривает небольшой альбом, где на сером паспорту наклеен десяток старинных марок.

Горст:

— Господин граф, ваше вознаграждение не соответствует моей услуге! Я не знаю, смею ли я принять его…

— Смеете, герр Горст: моя невеста пожелала, чтобы я научился стрелять, и ради нее я хочу стрелять хорошо и красиво.

— Если здесь замешана ваша невеста, то я сдаюсь, но с условием: позвольте мне дать вам еще четыре десятка уроков?

Они смеются. Сергей:

— По рукам, дорогой герр Горст!

Позднее лето. На берегу большого горного озера в укромном месте сидят Иштван, Сергей и одетый художником Вилем: у него отросли борода и грива волос, ярко-желтый шарф небрежно наброшен вокруг шеи, в зубах трубка с длинным мундштуком. К ветвям куста прислонены мольберт и этюдник. Вилем:

— Этот отель — место, где постоянно останавливается в Женеве немецкая делегация при Лиге Наций. Так сказать, ее штаб-квартира. Делая зарисовки с известных политических деятелей там, в Интернациональном баре, я заметил, что Рой особенно дружен с одним молодым чиновником. Потом через бармена Эмиля незаметно узнал его имя и фамилию: Фридрих Айхеншток. Через фрейлейн Эльзу, дочь полковника Тона, живущего в Женеве под видом журналиста, познакомился с Айхенштоком. Он подчинен Рою, шифровальщик. Пустой малый. Дуб. Самолюбивый, постоянно нуждается в деньгах. Я уже занял ему сто марок.

Иштван:

— За вашей дружбой не наблюдают? Что говорит полковник?

— Он до смерти рад, что я ухаживаю за его дочерью. Я делаю туманные намеки насчет будущей жизни фрейлейн Эльзы в Амстердаме. Ее мама уже стала ко мне значительно внимательнее! Думаю, со стороны папы, этого старого контрразведчика, пока опасности нет.

— Будьте осторожны, Вилем. Побольше осмотрительности, мой друг! Не спешите. Разведка — враг спешки: наши ошибки нельзя исправить. Поэтому «тише едешь — дальше будешь», как говорят русские.

— Все учту, товарищ Иштван.

— Сергей, как обошлось дело с заменой товарища Виле-ма на Курта?

— Гладко. Раз липа надежная, то все остальное всегда проходит незаметно. Курта уже видела наша Цербер и нисколько им не заинтересовалась. Раз, шутя, бросила: «Жаль, что парень — немец из Судет, из него вышел бы хороший эсэсовец!».

Иштван:

— А судетских немцев разве не берут в эсэсовцы?

— Берут, и Курт в свое время пригодится. Когда я добьюсь своего с Цербером и исчезну со сцены, тогда…

— Я заменю тебя, Сергей!

— Как управляющий моими имениями в Венгрии и Чехословакии, но незаметным связистом может стать водитель машины гауптшарфюрера молодой эсэсовец Курт! Не так ли, товарищ начальник?

Гостиная Дорис. У двери прощаются Сергей и Дорис. Видна розовая половина ее лица.

— Еще последний поцелуй, милый!

Сергей торжественно:

— Да, Дорис, последний. Прощальный.

Дорис отступает на шаг. Поворот лица. Видна черная половина. Подозрительное и настороженное:

— Прощальный? Ты уезжаешь в Америку? Что же ты молчал?

Сергей гордо выпрямляется:

— Ты сделала свое дело, Дорис. Я понял свое ничтожество и хочу искупить потерянное в поцелуях время. Еду в Венгрию, там поступаю в ударный отряд организации «Скрещенные стрелы». Буду гауптшарфюрером, как ты, моя водительница и идеал. Ты победила. Я приберег это известие как подарок и кладу его к твоим ногам. Прощай.

Он по-военному вытягивается и щелкает каблуками.

Дорис вне себя от удивления. Она рычит:

— Подарок… Какой подарок? К ногам… Ничего не понимаю!

И внезапно порывисто бросается ему на шею.

— Ты никуда не уедешь: ты — моя первая и последняя радость, ты мой, только мой! Какая нелепость… Какие «Стрелы»… К черту, слышишь, все ваши венгерские стрелы к черту!! Все стрелы мира! Я нашла тебя в темной ложе ночного кабака не для того, чтобы отдать каким-то стрелам. Ты — мой! Я тебя не отдам никому — ни венгерским стрелам, ни немецким свастикам, ни американским звездам: ты — мое счастье, моя жизнь, моя стрела, моя свастика и звезда!

Дорис сильными руками бросает Сергея на черный диван. Черная и белая половины ее лица равно искажены страстью:

— Я тебя никуда не пущу! Слышишь?! Я не только гауптшарфюрер, но и женщина! Я выстрадала тебя, выстрадала твою любовь: ты — мой!

Нарядный город днем. Перед гостиницей под каштанами на тротуаре корзины цветов. Рядом на скамеечке дородная чистенькая старушка в белом чепце и темном платье в клеточку. Подходит Сергей. Говорит громко: