Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

Выслушав исповедь, она задумалась, как бы перебирая возможности, и наконец сказала:

— Кажется, я нашла выход. Слушайте. Тут недалеко от Базеля, в Леррахе, работает брат моей подруги по пансиону для благородных девиц. Зовут его Андреас, он — швейцарец, дипломированный инженер, принимает от немецких фирм какие-то машины. Весьма состоятельный человек, да к тому же у него всегда есть свободные деньги фирмы для оборота. Если я его попрошу, он даст вам в долг.

Мональди воспрянул духом:

— Но когда мы устроим встречу?

— Я сегодня вечером позвоню ему из отеля, договорюсь на завтра.

Утром следующего дня проконсул принял Маргариту и Гая у себя в кабинете.

Представив их друг другу, Маргарита сказала, что не хочет им мешать, и вышла в сад.

Проконсул испытывал неловкость, не зная, с чего начать разговор о займе, но предупредительный молодой человек все решил очень просто. Раскрыв свой большой деловой портфель, он без лишних слов выложил на стол пачку долларов.

Мональди покраснел и торопливо произнес:

— Сейчас я напишу расписку.

— Не надо, проконсул, — остановил его Гай. — Здесь тысяча долларов. Они ваши, вы их честно заработали.

Мональди не верил собственным ушам. Странные шутки позволяет себе этот дипломированный инженер! С какой стати он хочет подарить незнакомому человеку тысячу долларов?

— Это не подарок, — словно угадав его мысли, сказал по-итальянски Гай. — Вы правда их заработали. Взгляните-ка сюда.

И с этими словами Гай разложил веером на столе фотографии шифровок, паспорта, офицерского билета и командировочного листа.

Мональди смотрел и ничего не понимал. Между тем молодой инженер достал из портфеля еще одну пачку долларов, листок чистой бумаги и авторучку и молвил с приятной улыбкой:

— Тут еще тысяча. Ее вы получите, если позволите в следующий раз сфотографировать бумаги, которые повезете в Берлин. А когда вернетесь из Берлина, мы опять сфотографируем, и опять тысяча… Вас устраивает?

Лицо Мональди сделалось багровым.

— Что все это значит? — закричал он.

— Тише, — улыбаясь еще более ласково, посоветовал гость. — Обратите внимание: фотографии вашего паспорта и командировочного удостоверения очень убедительно доказывают, что шифровки получены именно от вас. Даты на командировке сообщают, когда это произошло. Что будет, если об этом узнают гестапо и ваша итальянская ОВРА, вы, надеюсь, хорошо себе представляете. Генрих Гиммлер и Артур Боккини таких вещей не прощают. Следовательно, выхода у вас нет. Надо соглашаться.

Проконсулу стало душно, кровь отхлынула от лица. Он медленно опустился в кресло.

— Но если вы согласитесь на наше предложение, — спокойно объяснял гость, — можете жить в свое удовольствие и ничего не бояться. Как там говорится в вашем лозунге? Лучше прожить день львом, чем год овцой! Так что есть прямой расчет…

— Кто вы такой?

— Это не имеет для вас принципиального значения. Ведь вам важны деньги, не так ли?

— Чего вы от меня хотите?

— Возьмите перо, я вам продиктую.

Мональди повиновался.

— Пишите: «Я, проконсул первого легиона милиции национальной безопасности Гаэтано Мональди, обязуюсь предоставлять для фотографирования документы личной переписки Гитлера и Муссолини за тысячу долларов в каждую поездку». Подпись. Дата.

Проконсул, белый как мел, написал, поставил точку и сидел, не поднимая головы. Гай спрятал расписку в портфель, оглядел кабинет, увидел лежавшую на свободном кресле стопку итальянских газет, взял одну, оторвал лист, а затем зигзагом разорвал его на две части. Одну положил перед проконсулом.

— Когда приедете из Дюссельдорфа, задерните окно кабинета голубой материей — наш человек будет знать, что вы здесь, — заговорил Гай серьезным тоном, уже без улыбки. — У него будет вторая половина этого листа. Не наделайте глупостей. Повторяю, выхода у вас нет. И прекратите эти безобразные кутежи, они вас к добру не приведут. Не исключено, что рапорты о вашей прошлой пьянке в ресторане уже получены Боккини и Раушбергером. Зачем вам это?

Проконсул молчал.

Гай спрятал обрывок газеты, застегнул портфель и направился к двери. Мональди наконец поднял голову.

— Да, вот еще что, — сказал Гай. — Маргариту вы больше не увидите.

— Она уезжает?

— Здоровье не позволяет ей оставаться в Базеле.

Проконсул горестно покачал головой.

— Она ничего не знает. Она не имеет к этому никакого отношения, понимаете? — сказал Гай.

— Да, да, понимаю…

— До свидания.

Проконсул не ответил.

Так остался незавершенным скоротечный базельский роман проконсула Гаэтано Мональди.

Гай встретился с Маргаритой в Цюрихе, где она ждала его, чтобы договориться о ближайшем, а может быть, — такая мысль блуждала у нее в голове — и об отдаленном будущем.

Маргарита не стала задавать ему вопросов насчет исхода переговоров с проконсулом — она по выражению лица увидела, что все в порядке, а в детали вникать ей не хотелось.

На коротком пути из Базеля в Цюрих Гай составил для Маргариты простой план. Сентябрь она должна посвятить настоящему отдыху — скажем, на Ривьере, так как базельское времяпрепровождение стоило ей слишком много нервов и считать его отдыхом можно только условно. А затем Маргарита вернется в Берлин, где он сам найдет ее и определит, что делать дальше.

Но Маргарита не хотела слышать ни о Ривьере, ни о других курортах. Она хотела в Берлин, потому что смертельно соскучилась по матушке Луизе. А главное, потому, что ей лучше быть не на курорте, а поближе к нему, к человеку, которого она сначала узнала как Ганри Манинга, а теперь как ван Гойена и чье настоящее лицо она так хотела узнать. Но об этом она Гаю не сказала. Просто объявила, что предпочитает сразу ехать в Берлин. Он пробовал возражать, но не очень настойчиво.

Ехать в одном поезде, как рассчитывала — вернее, надеялась — Маргарита, они не могли. Гай сказал, что у него еще есть дела в Цюрихе.

Проводив ее, он дал себе слово при первой же берлинской встрече поговорить с Маргаритой начистоту. Теперь ей можно было довериться до конца.

Фриц и Гай просидели в парикмахерской Шнейдера больше трех часов. Выслушав подробный отчет, Фриц остался доволен работой в Базеле. Сказать по совести, Гаю следовало бы отдохнуть. Хотя внешне он выглядел прекрасно, Фриц знал, что такая работа для нервов даром не проходит. Тут как у шоферов: за баранкой можно провести и сутки напролет, да только какой ценой? Уже после пяти-шести часов непрерывной езды даже самый опытный и закаленный водитель начинает постепенно терять остроту реакции, и если утром, в начале пути, он выходил из опасной ситуации, возникшей на дороге, играючи, то теперь каждое препятствие, вдвое менее сложное, требует напряжения всех сил. Водитель сам может и не замечать этого, но уж нельзя с уверенностью поручиться, что его правая нога успеет нажать на тормоз именно в ту неуловимую сотую долю секунды, которая отделяет легкий испуг от дорожного происшествия с трагическим исходом.