Павел Фокин - Твардовский без глянца

В конце июля состоялся литературный декадник, посвященный Александру Твардовскому. С докладом о его творчестве выступил А. В. Македонов. Но доклад был слишком многословен, расплывчат и недостаточно аргументирован с точки зрения идейно-политической, столь необходимой для разгрома догматических, предвзятых, а в сущности клеветнических выпадов В. Горбатенкова против А. Твардовского. ‹…›

Сам Твардовский на этом декаднике спокойно, уверенно сказал:

– Я не считаю, что достиг каких-то вершин, отнюдь нет. В недалеком будущем я постараюсь выступить с новыми вещами, над которыми работаю, и вы увидите, насколько будут учтены мною ваши полезные советы и замечания.

Ему аплодировали все.

Однако В. Горбатенков в своей очередной статье „Несколько замечаний о стихах А. Твардовского и литературных доброжелателях“, помещенной в июльском номере журнала „Наступление“, вновь обрушился на творчество Твардовского и на критическую литературу о нем.

Несмотря на опровержения Македонова, Тарасенкова, а также некоторых товарищей из газеты „Рабочий путь“, неприязнь к творчеству Твардовского в смоленской писательской среде не только не затухала, но вспыхнула особенно ярко в апреле 1935 г., в канун областного совещания поэтов в Смоленске. В том же „Большевистском молодняке“ появилась статья В. Горбатенкова, И. Каца и Н. Рыленкова „Стих – это бомба и знамя“. В ней снова были повторены старые обвинения в адрес Твардовского. Но теперь уже, не стесняясь в выражениях, ее авторы говорили о сознательном утверждении поэтом откровенно кулацкой идеологии. ‹…›

Александр Твардовский был бойцом, который во все годы своей творческой деятельности вызывал огонь на себя. И выходил победителем!

В 1934 г. на областном съезде писателей Твардовский был единодушно избран делегатом Первого Всесоюзного съезда советских писателей. ‹…›

Вершиной смоленского периода творчества Твардовского стала „Страна Муравия“; с нею он в 1936 г. и покинул родной город, чтобы продолжить образование в Москве». [12; 190–193]

Михаил Васильевич Исаковский:

«Несомненно, глубокое знание истории возникновения многих колхозов Смоленщины, знание жизни колхозников и натолкнуло Твардовского на мысль взяться за поэму „Страна Муравия“. Писать это произведение он начал в тридцать четвертом году, когда ему было двадцать четыре года. И уже с первых глав „Страны Муравии“ стало очевидным, с каким талантливым, я бы даже сказал – с каким особо талантливым и самобытным поэтом мы имеем дело.

Еще не окончив поэмы, Твардовский часто читал мне то, что он уже успел написать.

Эти чтения, проходившие то в Смоленске, куда приезжал я, то в Москве, куда приезжал иногда Твардовский, я очень любил: в них всегда открывалось что-то новое, чего ты еще не знал и о чем никто еще не писал. Главное же – не писал так, как мог написать лишь один Твардовский». [2; 60]

Лев Александрович Хахалин, журналист:

«Собрались в Доме смоленских литераторов. ‹…›

Поэма или не была завершена, или Твардовский не дочитал ее до конца, но пересказал, что будет дальше. Говорил, что Моргунок полетит на самолете, увидит сверху попа с украденной лошадью и запустит в него сапогом. В поэме, как известно, эта встреча происходит по-иному.

Ясно ощущалась близость поэмы к поэтической стихии Некрасова, к „Коробейникам“, к „Кому на Руси жить хорошо“, и в то же время по языку, по своему поэтическому строю, не говоря уже о содержании, это была наша, советская поэма.

Обсуждение „Страны Муравии“ вылилось в спор между ее друзьями и недругами. Некоторые оппоненты доходили до нелепости. Спокойно, с грустной улыбкой отвечал Александр Твардовский своим недоброжелателям». [2; 173–174]

Михаил Поликарпович Котов:

«Помнится, что против издания „Муравии“ решительно восстали местные перестраховщики. ‹…› Жонглируя цитатами из Ленина и превратно толкуя отдельные строфы поэмы, они обвинили Твардовского – ни много ни мало – в искажении колхозной действительности, которая будто бы давным-давно (это в тридцатых-то годах!) отбросила Моргунка на задворки истории. Напрасно было доказывать им абсурдность подобных измышлений – твердокаменные перестраховщики упорно стояли на своем. К ним присоединились тогдашний главред издательства, кое-кто еще из ответственных товарищей, и вопрос об издании поэмы повис, как говорится, в воздухе. Шли дни, недели, а отредактированная рукопись поэмы так и лежала у меня в столе, причем ни я как редактор, ни директор издательства В. Н. Новосельский не могли сказать автору что-либо определенное.

В конце концов Твардовскому эта мышиная возня осточертела, и он переслал поэму в Москву, где она и была вскоре принята к печати в журнале „Красная новь“. Более того – она получила единодушно высокую оценку на первом же обсуждении ее в столице, в котором наряду с членами редколлегии журнала приняли активное участие многие видные писатели, поэты и критики страны с А. Фадеевым во главе.

Но и после того, как Твардовский привез из Москвы верстку своей поэмы, нападки на нее не прекратились, они лишь приняли несколько иную, менее императивную форму. Так, по настоятельной „просьбе“ одного из чиновников от литературы, чуть было не вылетела из поэмы знаменитая речь-обращение Моргунка к Сталину насчет бесконечных споров крестьян о „всякой суетории“: чиновник попросту был лишен чувства юмора и любую, даже самую добродушную, шутку автора принимал за идеологический подкоп. В другом случае поэт, по настоянию того же угрюмого глухаря и перестраховщика, вынужден был поступиться колоритностью стиха. Я имею здесь в виду третью строфу из главы о цыганах, которая в первоначальном авторском варианте (цитирую по памяти) читалась так:

Совершенно иначе относился Твардовский к деловым замечаниям, особенно если они шли от чистого сердца и отвечали его вкусу.

Теперь уже за давностью лет не вспомнить точно, кто именно, то ли я, то ли директор издательства, который на первых порах помогал мне в редактировании поэмы, указал автору на некоторую не то чтобы обезличенность, а скорее недостаточную прописанность диалогов в картине кулацкой свадьбы (глава вторая). Твардовский внимательно выслушал критику и обещал подумать. А потом, дней через пять, внес в поэму ряд небольших, но очень существенных уточнений». [2; 76–77]

Михаил Васильевич Исаковский:

«А в тридцать шестом году Александр Трифонович читал „Страну Муравию“ в Москве, в теперешнем Доме литераторов, в присутствии большого количества писателей.