Яков Гордин - Николай I без ретуши

Объяснение этого нового поворота к худшему находим в другом письме государя к тому же лицу: «Спешу тебя известить, по обещанию моему, любезный Горчаков, о содержании донесений из Вены, сюда вчера вечером дошедших. Разговор Горчакова с императором не имел никаких хороших последствий, и его вновь не призывали. Между тем содержание заключенного трактата постановляет срок, по истечении которого будто он обращается в оборонительный и наступательный . Неизвестно точно, месяц ли или два на то положены. Но есть подозрение, что существует другой, уже тайный договор, по которому Австрия еще более поработилась Франции и Англии, и будто уже в нем просто условлено отнять у нас Польшу. Одним словом, надо нам готовиться на худшее, ибо я ничуть не сомневаюсь, что весьма скоро и король прусский, волей или неволей, пристанет к нашим врагам. При подобном положении дел вопрос уже в том, где большая опасность и куда усилия обороны нашей должны преимущественно обращены быть? Думаю – Петербург, Москва или тут, в центре России, и Крым с Николаевом. Прочее второстепенной важности в сравнении… Вот наше положение, самое тяжкое, во всей наготе своей; нечего его скрывать от себя».

Между тем занимавшие княжества австрийцы не препятствовали турецкой армии направляться к нашей Бессарабской границе, так что с минуты на минуту можно было ожидать столкновения на Пруте между нами и турками. Случайность эта крайне озабочивала государя, как явствует из следующих слов письма его к Паскевичу: «Будет ли Горчаков атакован Омер-пашой, не угадаешь, но, кажется, австрийцам это не нравится. Я велел им объявить, что ежели мы атакованы будем, то против воли будем преследовать; ежели с австрийцами встретимся, велел остановиться, отдать им честь и продолжать преследовать, докуда нам надо. Будут они стрелять по нас, тогда и мы отвечать будем, а прочее в руках Божиих. Они уверяют, что всячески сего избегать желают. Посмотрим».

Недоверчиво относился император Николай и к имевшим открыться в Вене, под руководством графа Буоля, мирным совещаниям. «Жду, что будет на совещаниях в Вене, – признавался он „отцу-командиру“, – но ничего хорошего не ожидаю, а еще менее от Австрии, которой коварство превзошло все, что адская иезуитская школа когда-либо изобретала. Но Господь их горько за это накажет. Будем ждать нашей поры».

Однако в первые дни 1855 года из Вены пришла неожиданная весть. Император Франц Иосиф поручил князю А. М. Горчакову передать государю, «что теперь и повода не осталось к столкновению Австрии с нами и что он счастлив, ежели прежние дружеские сношения его с императором Николаем восстановятся». Но окончательное разочарование не замедлило высказаться в следующих строках письма государя к князю М. Д. Горчакову: «Вероятие хорошего оборота дел с Австрией, всегда мне сомнительное, с каждым днем делается слабее, коварство яснее, личина исчезает, и потому все, что в моих намерениях основывалось на надежде безопасности, с сей стороны не состоялось и возвращает нас к прежнему тяжелому положению. Доверие мое к лучшему исходу дел должно было в особенности утратиться с той поры, когда теперь же Австрия усиленно требует всеобщего вооружения Германии. Против кого же, ежели не против нас? Пруссия от сего решительно отказывается, и ее пример увлек уже часть Германии последовать ей; но это не остановит, вероятно, прочих пристать к Австрии, и император [Франц Иосиф] требует, чтоб его признали главнокомандующим всеми силами».

Так писал император Николай за месяц до своей кончины. Роль Австрии в восточных замешательствах он определял двумя словами: «коварство и обман». Ему ясно было, что она была истинною причиною всех наших неудач, что ее политике обязаны были главным образом союзники своими успехами в Крыму. Необходимость охранять нашу западную границу лишала нас возможности сосредоточить под Севастополем достаточные силы для отпора англо-французскому вторжению. Геройски обороняемый Севастополь должен был пасть, потому что Австрия изменила долгу благодарности и чести, – тягостное сознание, отравившее последние дни государя. Но духом он не падал. «Буди воля Божия! – восклицал он в письме к князю М. Д. Горчакову, – буду нести крест мой до истощения сил».

Сил не хватило. 18 февраля (2 марта) 1855 года не стало императора Николая.

А 27 августа пал Севастополь. Крымская война была проиграна.

Из воспоминаний Виктора Михайловича Шимана

Перехожу к последним месяцам и дням его жизни. Крымская война доставила ему много забот и неприятностей. Недостаток военных запасов, неудовлетворительность оружия в войсках и бездорожье на Юге тяготили его, конечно, не менее, чем всю Россию. Быть может, он сознавал тогда, что управлять одному государством невозможно и что министры нужны не для одного исполнения приказаний, но и для совета. Однако выказать такого рода мысли он не хотел; он только работал еще усиленнее прежнего и остался до последних дней своих непреклонным исполнителем взятой на себя задачи. Если верить некоторым слухам и данным, он сам руководил защитою Севастополя. Тотлебен, выдвигая укрепления за первоначальную линию обороны и сооружая в одну ночь, один за другим, ошеломившие своим неожиданным появлением неприятеля знаменитые Камчатский и Волынский редуты, исполнял только приказания императора. Это легко могло быть, потому что, как известно, Николай Павлович был с молодых лет хорошо подготовленным военным инженером. Судя по маневрам, он был также замечательным тактиком и стратегом; но командовать армией за две тысячи верст от поля сражения, не зная местности и имея на месте такого помощника, как князь Меншиков, было положительно невозможно; а между тем по приказанию Николая Павловича было дано Инкерманское сражение, план которого он одобрил. При нападении с двух сторон неприятель был бы смят и сброшен в море; но шедший в обход командир 4-го корпуса Данненберг встретил на пути такую изрытую оврагами местность, что артиллерию приходилось переносить на руках; он, конечно, опоздал, и сражение было проиграно. Будь на месте настоящий главнокомандующий, тот, исполняя волю государя, вперед исследовал бы местность, а не пускал бы целый корпус войск наудачу, князь же Меншиков это сделал. Только тогда император убедился, что этот остроумный царедворец в Крыму не на своем месте. Еще неудачнее кончилось сражение на Черной речке, где легло целиком не одно Курское ополчение. Но, невзирая на такие крупные неприятности, на лице Николая Павловича не было заметно ни упадка духа, ни отсутствия в известных случаях обычной его веселости. За несколько недель до своей кончины, следовательно, когда он уже знал, что войну необходимо кончить и что нам нельзя рассчитывать на почетный мир, мне привелось видеть из кресел Большого театра, как он, встреченный в своей ложе графом Адлербергом, расшаркался перед последним, точно гость перед хозяином. Николай Павлович не был расположен к шуткам, даже с самыми близкими и родственными ему лицами, тем более подобная шутка в глазах публики, когда из Крыма получались самые безотрадные вести, показалась всем непонятною. Но, очевидно, он не желал серьезным видом усиливать общее уныние; напротив, появляясь в театре таким веселым, он хотел всем внушить, что не все еще потеряно. Однако хороших известий с театра войны не было, театральный сезон кончился, наступал великий пост, и государя можно было видеть только случайно на улице.