Яков Гордин - Николай I без ретуши

Сложившуюся ситуацию ясно очертил С. С. Татищев.

Из сочинения историка Сергея Спиридоновича Татищева «Внешняя политика Николая I»

Измена Австрии произвела на императора Николая потрясающее впечатление. Ею были оскорблены самые священные его нравственные чувства. Трудно выразить словами горечь его размышлений; и следующее донесение австрийского посланника в Петербурге дает о них лишь слабое понятие, но правдивое и без прикрас. Описывая аудиенцию, данную ему государем в конце июня 1854 года, граф Эстергази признается, что прием, оказанный ему его величеством, был ледяной. Внушительно и строго заметил император, что враждебное положение, принятое относительно России императором Францом Иосифом, оскорбляет его; к тому же оно ему и непонятно, ибо интересы России и Австрии на Востоке тождественны. По-видимому, рассуждал государь, австрийский император совершенно позабыл все то, что он сделал для него. Глубоко и больно огорчили его величество австрийские вооружения. Если суждено возгореться войне, то Бог будет судьею между обоими монархами. Эстергази прервал государя выражением надежды, что сообщенные ему канцлером новые инструкции, данные нашему посланнику в Вене, облегчат успешный исход переговоров о мире. Император Николай сделал вид, что не слышит речи своего собеседника, и продолжал взволнованным голосом: «Доверие, соединявшее доселе обоих монархов ко благу их государств, разрушено, искренние отношения между ними не могут долее продолжаться».

Чувства, волновавшие душу императора Николая в последние месяцы его жизни, еще рельефнее проглядывают в переписке с одним из довереннейших его сподвижников, генерал-фельдмаршалом князем Варшавским (И. Ф. Паскевичем. – Я. Г. ). «Настало время, – писал он ему в начале июня, – готовиться бороться уже не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько покарать за бесстыдную неблагодарность». И в другом письме: «Меня всякий может обмануть раз, но зато после обмана я уже никогда не возвращаю утраченного доверия». Наконец, в письме к главнокомандующему Южною армиею, князю М. Д. Горчакову, государь пророчески восклицал: «Бог накажет их (австрийцев) рано или поздно!»

После высадки англо-французов в Крыму венский двор уже совершенно явно стал выказывать нам свою враждебность: занял своими войсками оставленные нами Дунайские княжества и принял угрожающее положение на самой нашей границе. Окончательный разрыв с Австриею представлялся государю неизбежным. Он писал князю М. Д. Горчакову: «Признаюсь тебе, что я не верю вовсе, чтобы австрийцы остались зрителями готовящегося, и почти уверен qu’ils nous donnent le coup de pied de l’âne [47]; случай им слишком на то благоприятен. Жаль, что придется им отдавать славную Подолию без боя. Два казачьи полка, как паутина вдоль границы, скоро исчезнут. Позади же кирасиры и формирующиеся кавалерийские резервы надо будет спасти за Днепр, при первом появлении неприятеля, дабы даром не пропали одни. Все это тяжко выговорить, но оно так. Еще слава Богу, что Киев можно будет сейчас усиленно занять от резервной дивизии 6-го корпуса, но и та только что еще доформировывается… Горчаков [48]из Вены пишет, что там дерзость возрастает, и Буоль (глава правительства Австрии. – Я. Г. ) явно ищет только как бы нас вывести из терпения и сложить причину разрыва на нас, чтоб тем увлечь Германию вступиться за Австрию».

Мысль о предстоящем вторжении австрийцев в наши пределы неотступно тревожила, можно даже сказать, терзала государя до самой его кончины. По собственному его выражению, «он ожидал всего дурного от австрийского правительства» по той причине, «что император совершенно покорился Буолю, а сей последний дышит ненавистью к России и совершенно передался на сторону союзников». Государь хотя и знал, что большинство австрийских генералов несочувственно относятся к войне с нами, но не обманывал себя относительно степени их влияния на направление политики венского двора. В одном из писем его читаем по этому поводу: «Воротились Гесс и Кельнер [49]и при явке к императору [австрийскому] не запинаясь ему высказали всю правду насчет его политики, положения и духа армии и всей империи, доказывая, что политика эта ведет государство к гибели, и умоляли его переменить намерения и помириться с нами. Сначала он каждого выслушал, но потом рассердился и запретил им вперед сметь вмешиваться в политику, которую вести он одному себе предоставляет».

Как наместник Царства Польского, так и посланник наш при австрийском дворе были убеждены в близости разрыва с Австриею, и один только военный агент наш в Вене, граф Стакельберг, выражал мнение, что нам нечего опасаться нападения австрийцев ранее весны. «Но быть может, что и он ошибается, – заметил государь, – и что вопреки чести и здравого рассудка Австрия на нас ринется даже без объявления войны. Надо на все быть готовым».

Принимая деятельные меры для отражения ожидаемого нападения австрийцев, император Николай сдался, однако, на убеждения графа Нессельроде, решился на уступки требованиям венского двора и принял предложенные им «четыре условия» за основание переговоров о мире. Последствия этой уступки не отвечали нашим надеждам. «Вот что было в Вене, – писал государь главнокомандующему Южною армиею, – 1 (13) числа [ноября 1854] Горчаков был еще в надежде, что дело пошло на лад, что согласие наше на принятие четырех пунктов, удовлетворив желаниям Австрии, расположило ее не связываться теснее с Франциею и Англиею, но воспользоваться нашим согласием, чтобы приступить прямо к переговорам о примирении; вышло противное. Лишь только в Вене получено согласие короля прусского на гарантию неприкосновенности войск австрийских в княжествах, как император, по совету Буоля, без ведома короля прусского, поспешил заключить новый договор с Францией и Англией, затем будто, чтоб связать их не выходить из условий 4 пунктов, и дал о том знать Горчакову. Этот потребовал аудиенции у императора, которую третьего дня и получил. Два часа с ним откровенно о всем толковал и доносит, что император его слушал благосклонно и просил не посылать курьера до нового свидания, утверждая, что никогда в его намерение не входило нас атаковать, но что новый договор будто заключил только в намерении связать этим западные державы и более ничего от нас не требовать. Я же сему поверю, когда последствия докажут». Предчувствие не обмануло государя. То же письмо кончается припиской: «Сейчас по телеграфу пришли еще две депеши, с которых копию посылаю. Видишь, что вряд ли что хорошее предвидеть можно; на австрийцев же никак положиться нельзя: одно бесстыдное коварство».