Н. Елисеев - Николай II без ретуши

Прослушав телеграмму, он, однако, отказался ее подписать, сказав, что с содержанием он согласен, но с отправлением нет, так как это может иметь неприятные последствия. (…)

Атмосфера становилась несколько напряженной. (…)

Шел уже пятый час утра. Вася С. мертвецом лежал в дортуаре. Сотоварищ Жени Г-го по тюрьмам и участкам вольноопределяющийся Б. и еще кто-то из молодых ходили по очереди в чудный, лунный лес облегчаться от винной перегрузки. Женя, грустный и недовольный собою, сидел, обнявшись со мною, под елкой и временами вскидывался то на того, то на другого отдельными замечаниями: «Е-ч, к черту политику, не будьте дипломатом» или «да, Василий Александрович (полковник Счастьев), наши пути расходятся: после войны я опять в тюрьму, а вы будете командовать дивизионом». (…) Покрывая всех своим могучим басом, раскатисто громил Россию «знаток народа»: «А я вам говорю, вы не можете поручиться, повернете ли вы завтра пушки на Петроград, потому что, имея дело с русским мужиком, вы вообще ни за что поручиться не можете! Спросите-ка вы наших развращенных либерализмом солдат, пойдут ли они за 100 р. в стражники?» – Пойдут, с… д…, все как один пойдут».

«Вы не смеете так говорить», – снова вспыхнул и вскинулся Г-ий, поддержанный Е-м.

«Нет, уж позвольте мне это лучше знать», – продолжал громыхать и жестикулировать «знаток народа». «В качестве агронома (это его постоянный припев) я-то уж вплотную подошел к нашему мужичку. Пятнадцать лет, слава Богу, выбивал я у него соху, навязывая плуг, пятнадцать лет я с ним косил и сеял. Нет в нем ни культуры, ни воли, нет для него и слова, а все почему – потому нет у него привычки и уважения к труду. Разве не Русь православная выдумала, что „дело не медведь, в лес не убежит“? Разве не Русь православная говорит, что „работа дураков любит“? Разве не крестьянство наше подменило слово „труд“ словами „хозяйство“ и „страда“? Не слыхал я, что ли, как хвастают наши мужички: „я сам себе хозяин, хошу страдаю, хошу – нет, а хошу и вверх пупом ляжу!“ Да что взять с нашего мужика, посмотрите на нашу интеллигенцию: развращенная, исковерканная, слякотная», – и понес, и понес своим резвым, но неподкованным умом по заезженным потугинским большакам, пока совершенно неожиданно не остановился у славянофильского шлагбаума: «А все-таки она, Русь-матушка, всем народам народ». Схватил балалайку и заиграл «записанную» песню.

Из воспоминаний Романа Романовича фон Раупаха:

Косность и страх называть вещи своими именами исключали всякую возможность устранения даже самых вопиющих недугов, и вместо действенного лечения их создалась пагубная склонность к околпачиванию. Сидели в грязной луже собственной бездарности, легкомыслия, полной бессистемности, а себя и других уверяли, что все это вовсе не лужа, а прекрасное вольтеровское кресло, и в этом самоублажении дошли до ребяческого утверждения, что немцы победили нас не в честном бою, а тем, что выдумали удушающие газы, а потом придумали еще и большевиков, которым продали Россию.

Из воспоминаний Джорджа Уильяма Бьюкенена:

В начале января Трепов, находя невозможным руководить правительством, пока Протопопов оставался министром внутренних дел, подал в отставку, которая была принята императором. Сессия Думы была отсрочена до конца февраля, и председателем Совета министров был назначен князь Голицын. (…) Будучи честным и благонамеренным, но не имея никакого административного опыта и никаких точек соприкосновения с Думой, он не обладал необходимой энергией или силой характера для того, чтобы овладеть положением, которое с каждым днем становилось все более и более угрожающим. Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет ли она сверху или снизу. Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император и императрица или только последняя. Народное восстание, вызванное всеобщим недостатком продовольствия, могло вспыхнуть ежеминутно. (…)

У меня не было никакого повода просить об аудиенции, но я не хотел быть свидетелем развития событий, не сделав последнего усилия спасти императора, вопреки ему самому. (…) 12 января, в назначенный наконец мне день, я выехал в Царское в специальном поезде в сопровождении одного из камергеров Его Величества и был по прибытии проведен в одну из больших приемных. (…) Когда я выглянул в окно, я увидел императора, вышедшего из дворца и быстро шагающего по снегу, как это он часто делал в промежутке между аудиенциями. Минут десять спустя я был проведен к нему. Во всех предыдущих случаях Его Величество принимал меня без особых формальностей в своем кабинете и, пригласив меня сесть, протягивал свой портсигар и предлагал курить. Поэтому я был неприятно удивлен, когда был на этот раз введен в комнату для аудиенции и нашел Его Величество ожидающим меня здесь, стоя посреди комнаты. Я тотчас понял, что он угадал цель моей аудиенции и что он нарочито придал ей строго официальный характер, давая мне понять, что я не могу касаться вопросов, не входящих в компетенцию посла. (…) Поговорив о важности союзной конференции, которая должна была вскоре состояться в Петрограде, Его Величество выразил надежду, что это будет последняя конференция, которую мы будем иметь до окончательной мирной конференции. Я ответил, что усматриваю лишь немного шансов в пользу того, что она окажется предшественницей мирной конференции, так как политическое положение в России не дает мне смелости ожидать сколько-нибудь крупных результатов от ее заседания. В самом деле, я не могу не задавать себе вопроса, следует ли при настоящих условиях подвергать жизнь столь многих выдающихся людей опасности испытать судьбу, постигшую лорда Китченера при его роковом путешествии (5 июня 1916 года военный министр Великобритании Китченер выехал с визитом в Россию из Скапа-Флоу на крейсере «Хэмпшир». Около Оркнейских островов корабль подорвался на мине и Китченер погиб. – Н. Е. ).

Из воспоминаний Михаила Владимировича Родзянко:

Мне невольно вспоминается одна из аудиенций, во время которой больше, чем когда-либо, можно было понять императора Николая II. (…) После одного из докладов, помню, государь имел особенно утомленный вид.

«Я утомил Вас, Ваше Величество?»

«Да, я не выспался сегодня – ходил на глухарей… Хорошо в лесу было».

Государь подошел к окну (была ранняя весна). Он стоял молча и глядел в окно. Я тоже стоял в почтительном отдалении. Потом государь повернулся ко мне:

«Почему это так, Михаил Владимирович? Был я в лесу сегодня… Тихо там, и все забываешь, все эти дрязги, суету людскую… Так хорошо было на душе…»