Н. Елисеев - Николай II без ретуши

Из книги Николая Алексеевича Соколова «Убийство царской семьи»:

Медведев, Якимов и Проскуряков называют этих людей «латышами». В их устах это слово имеет, однако, несколько иной смысл. Главную вооруженную силу большевиков в Сибири составляли латышские отряды и австро-немецкие пленные. Они держались замкнуто, отчужденно от русских красноармейцев. Последние противопоставляли себя им и всех вообще нерусских большевиков называли «латышами». (…) На террасе ипатьевского дома, где был пост № 6, я обнаружил надпись на русском языке: «№ 6. Вергаш карау… 1918. VII / 15» и по-мадьярски «Verhas Andras 1918 VII / 15 eorsegen». Осматривая сады Ипатьева, я нашел здесь обрывок письма на мадьярском языке на имя «Терезочки». (…) В комнате под цифрой II Сергеев обнаружил на южной стене надпись на немецком языке:

Это 21‑я строфа известного произведения немецкого поэта Гейне «Belsazar» («Валтасар»). (…) В этом же нижнем этаже, в комнате под цифрой X, жил пленный солдат австрийской армии по имени Рудольф Лахер.

Юровский Яков Михайлович (7 (19) июня 1878, Томск – 2 августа 1938, Москва) – чекист, один из главных участников убийства Николая II и его семьи. Из отчета об убийстве:

16.07 была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16‑го в шесть часов вечера Филипп Голощекин предписал привезти приказ в исполнение. В 12 часов должна была приехать машина для отвоза трупов.

… Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только в полвторого. Это отсрочило приведение приказа в исполнение. Тем временем были сделаны все приготовления, отобрано 12 человек (в т. ч. семь латышей с наганами), которые должны были привести приговор в исполнение. Двое из латышей отказались стрелять в девиц.

Когда приехал автомобиль, все спали. Разбудили Боткина, а он всех остальных. Объяснение было дано такое: «Ввиду того, что в городе неспокойно, необходимо перевести семью Р-х из верхнего этажа в нижний». Одевались полчаса. Внизу была выбрана комната с деревянной оштукатуренной перегородкой (чтобы избежать рикошетов), из комнаты была вынесена вся мебель. Команда была наготове в соседней комнате. Р. ни о чем не догадывались. Комендант отправился за ними лично, один, и свел их по лестнице в нижнюю комнату. Ник. нес на руках А-я, остальные несли подушечки и разные мелкие вещи. Войдя в пустую комнату, А. Ф. спросила: «Что же и стула нет? Разве и сесть нельзя?» Ком. велел внести два стула. Ник. посадил на один А., на другой села А. Ф. Остальным ком. велел встать в ряд. Когда встали – позвали команду. Когда вошла команда, ком. сказал Р‑вым, что, ввиду того, что их родственники в Европе продолжают наступление на Советскую Россию, Уралисполком постановил их расстрелять. Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом, как бы опомнившись, обернулся к коменданту с вопросом: «Что-что?» Ком. наскоро повторил и приказал команде готовиться. Команде заранее было указано, кому в кого стрелять, и приказано целить прямо в сердце, чтобы избежать большого количества крови и покончить скорее. Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколько несвязных восклицаний, все длилось несколько секунд. Затем началась стрельба, продолжавшаяся две-три минуты. Ник. был убит самим ком-м наповал. Затем сразу же умерли А., А. Ф. и люди Р-х (всего было расстреляно 12 человек): Ник., А., А. Ф., 4 дочери – Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, д‑р Боткин, лакей Трупп, повар Харитонов, еще повар и фрейлина, фамилию которой ком. забыл.

Цветаева Марина Ивановна (26 сентября (8 октября) 1892, Москва – 31 августа 1941, Елабуга) – русская поэтесса. Из дневника:

Возвращаемся с Алей с каких-то продовольственных мытарств унылыми, унылыми, унылыми проездами пустынных бульваров. Витрина – жалкое окошко часовщика. Среди грошовых мелочей огромный серебряный перстень с гербом. Потом какая-то площадь. Стоим, ждем трамвая. Дождь. И дерзкий мальчиший петушиный выкрик: «Расстрел Николая Романова! Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!» Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая и тоже (тоже!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего. Хоть бы кто! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отводят глаза – куда? Да так, в пустоту. А может, трамвай выколдовывают. Тогда я Але сдавленным, ровным и громким голосом (кто таким говорил – знает): «Аля, убили русского царя, Николая II. Помолись за упокой его души!» И Алин тщательный, с глубоким поклоном, троекратный, крест. (Сопутствующая мысль: «Жаль, что не мальчик. Сняла бы шляпу».)

Из дневника Льва Троцкого:

9 апреля ‹ 1935 г. ›. Белая печать когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись как будто к тому, что уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это не верно. Постановление вынесено было в Москве. Дело происходило в критический период гражданской войны, когда я почти все время проводил на фронте, и мои воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер. Расскажу здесь, что помню. В один из коротких наездов в Москву – думаю, что за несколько недель до казни Романовых, – я мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянск‹ая› политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио (?) ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчеты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если б было осуществимо. Но… времени может не хватить… Прений никаких не вышло, так ‹как› я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в Политбюро нас, помнится, было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен довольно сумрачно, не очень верил тому, что удастся построить армию… Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом: «Да, а где царь?» «Кончено, – ответил он, – расстрелян». «А семья где?» – «И семья с ним». – «Все?» – спросил я, по-видимому, с оттенком удивления. «Все! – ответил Свердлов. – А что?» Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил. «А кто решал?» – спросил я. «Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях». Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразным, но и необходимым. Суровость расправы показывала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтоб запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель. В интеллигентных кругах партии, вероятно, были сомнения и покачивания головами. Но массы рабочих и солдат не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли бы. Это Ленин хорошо чувствовал: способность думать и чувствовать за массу и с массой была ему в высшей мере свойственна, особенно на великих политических поворотах…