Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями

Уже темная ночь скрыла от людей и смутные кусты, и море, и колонну; уже слышались редкие выстрелы где-то позади и впереди, а они шли, шли в молчании и жути, пока не достигли берега. Здесь стоял длинный, наспех сколоченный дебаркадер. Гнали на него. Люди, взявшись за руки, спускались по двое в уже набитую почти до отказа большую баржу. Плыли, покачиваясь на мелкой волне, берег удалялся, а судно с черными бортами все ярче светилось огнями. На носу и корме все отчетливее виделось слово: «Кулу». Никто не знал значения и происхождения этого слова, оно произносилось на выдохе, как окрик лешего в глухом лесу.

Так называлось одно из семи судов — плавучих тюрем — в тот памятный, 1937 год, которые перевозили «врагов народа» за две с лишним тысячи километров — к северу от Владивостока и от пересылки на берегу с именем «Вторая речка».

Стараясь не отстать друг от друга — Николай Иванович Верховский впереди, Черемных сзади Сергея — друзья поднялись из баржи по шатким мосткам с поперечными брусьями-ступеньками на палубу «Кулу». Подгоняемые усталыми и потому озверевшими вохровцами, которые образовали два коридора до открытых люков в трюмы, заключенные даже мельком не смогли осмотреть палубу, ярко освещенную сильными лампами, и тут же оказались перед широким зевом. По доскам, придерживая друг друга и прежде всего отца Бориса, спустились до белого пола из свеженарезан-ных сосновых половиц. Далее, повинуясь окрику, оказались перед вторым спуском, потом перед третьим. Пароход оказался внутри многоярусным. Только на четвертом, значительно суженном настиле им приказали тесно усаживаться на пол. Без права подыматься и ходить.

Сергей и Виктор Павлович были прижаты к влажному и холодному железу с выступающими ребрами. По ту сторону обшивки равномерно, как метроном, раздавались гулкие удары тяжелой волны. Сидели молча, отходили от нервного и физического потрясения. Ныли ноги. Ныло сердце. Чувствовали, что здесь, в самом нижнем ярусе, им придется провести нелегкие дни.

После тяжелого перехода и погрузки почти все узники «Кулу» быстро уснули. Но еще долго, даже во сне, до Сергея доносились крики команды сверху, стоны и плач в трюмах. Охранники и уголовники, взятые ими на подмогу, все еще гнали по трюмам нескончаемый поток заключенных, пока весь этап не оказался в чреве судна. Вот так же, наверное, в 16–17 веках перевозили рабов из Африки на американский континент. Правда, колодок на шею теперь не одевали. Все-таки век цивилизации.

Когда Сергей проснулся и огляделся, он увидел своего соседа на коленях: отец Борис молился, довольно внятно повторяя: «Спаси и помилуй, Господи. Спаси и помилуй!» Никто к нему не прислушивался. Вокруг, куда видно, все спали, кто свернувшись в колечко, кто, сидя, как и Сергей, только теперь отвалившийся занемевшим боком от мокрого и грязного железа. Было сыро и душно. Далеко наверху, заслоняя небо, у трюмного входа просматривались фигуры с винтовками: часовые. Они казались огромными. Корабль до тошноты медленно раскачивался с боку на бок. О железо с внешней стороны сильно била вода. Трюм спал. Кто-то стонал, кто-то вскрикивал во сне.

Проснулся Николай Иванович, попробовал глубоко вздохнуть, сказал:

— Ужасно душно. Попросимся в этот, как его? Гальюн…

— А пустят?

— Не под себя же… Должны пустить.

И стал подыматься по доскам с перекладинами.

— По нужде, — сказал, словно пропуск, как только голова его оказалась на уровне сапог конвойного. — Мы вдвоем. Где это самое?..

— Вправо, на корме. По быстрому, три минуты.

— Как получится, — заметил Николай Иванович. — Не часы точного хода.

— Без разговоров!

Палуба клонилась вправо, влево, вперед, назад. Теплый воздух, такой живительный, чистый, полный аромата еще не остывшего моря, сам собой вливался в легкие. Кружилась голова — и от этого чудного запаха, и от качки, которая уже давала себя знать.

Они не торопились. Взявшись за руки, шли «вправо, на корму», навстречу им тоже шли, больше по двое, переговаривались, жадными глазами охватывали и небо в дождевых низко несущихся тучах, и горизонт, куда доставала вода. Там угадывалась только темная горбатая линия. Земля, которую покинули вчера.

Гальюн — три длинных настила метров по двадцать, с множеством круглых дыр, установили впритык к ограждению палубы. Вода из насосов непрерывно смывала из-под настила нечистоты. Удалось умыться из-под сильного крана и от этого стало легче. Теперь уже непрерывная ленточка заключенных двигалась в две стороны — от трюмов к корме и обратно.

Сергей показал глазами на большую якорную лебедку:

— Посидим за ней? Не по счету выпускают…

До лебедки было пять шагов. Охранники не заметили, железная махина укрыла двух человек. Тут была подветренная сторона, еще теплей, еще чище морской воздух. Они стояли, опершись локтями на ограждение, и смотрели как бурлит вода, раскрученная винтами. Белая дорожка уходила назад, сужаясь и принимая окраску бескрайнего моря.

— Мы похожи на вербованных, — сказал Сергей. — Едем в дальние края. На казенный счет. Когда мы в последний раз ели? Вчера в полдень. А есть что-то не хочется. А вам?

— Забыл, когда ел. Все это из-за переживаний. Наверное, меня уже укачало. Подташнивает. Морская болезнь, что ли?

В гальюне они видели заключенных, которых буквально выворачивало. При пустых желудках это огромное мучение.

Сергея стошнило за борт неожиданно, он даже не успел испугаться. Николай Иванович сказал:

— Не смотри на воду. От этого еще хуже. Смотри вдаль, на небо, дыши глубже. Пройдет.

Словно пьяные — и от морской болезни, от голода, от этого чудного воздуха, пошли они в свою тюрьму, в свой четвертый круг ада. Навстречу им двигалась цепочка измученных людей, торопились наружу. Шел Иван Алексеевич, вел под руку слабого отца Бориса, у которого были какие-то безумные, ничего не видящие глаза., и,.

Из трюма выносило тяжелый запах блевотины: щ^аждый успел выйти со своей бедой на палубу. г

Разгородив часть досок и уплотнив заклки^ещшх, матросы опускали в трюмы длинные брезентовые рукава метрового диаметра. Хватились, когда десятка полтора больных и пожилых людей уже вынесли без сознания на палубу. По брезентовым рукавам в трюм с гудением понесся плотный морской воздух. Стало легче дышать. Явилась и раздача. Выбрасывали из мешков четыреста-граммовые куски хлеба и соленую кету, ведрами спускали вниз кипяченую воду. Конечно, боялись заразных болезней, повальных смертей. Колыме нужны рабочие руки, а не инвалиды.

Как прошли еще четыре дня плавания Сергей помнил плохо. Морскую болезнь он переживал тяжело. На бортовом железе то и дело охлаждал ладони и прикладывал их ко лбу, к сердцу. Испачканный ржавчиной, он выглядел уже краснокожим, возникшим из романов Фенимора Купера. Его теплая куртка из темно-синей сделалась черно-красной. Не доставало сил для разговора, тем более, для шуток. Еще хуже выглядел отец Борис. Больше он не выходил из трюма, лежал и тяжело, как выловленная рыба, дышал, изредка осеняя себя мелким крестом. Через день Николаю Ивановичу удалось уговорить пароходного фельдшера, и больного взяли в лазарет, набитый сверх меры.