Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями

У конюшни бестолково переругивались пять заключенных, не знающих, зачем их вызвали.

— Вилы, вилы им давай! — крикнул майор, тыкая вытянутой рукой в плечо ленивого конюха.

— Счас, счас… — И побежал в глубь конюшни, где нервно ржали матки и жеребята, непривычные к такому многолюдству.

Сергей тихо сказал шоферу:

— Нагружайся сполна, чтобы впустую не возвращаться. И жди меня. Смотри, не уезжай. И не застрянь у навозной кучи. Тут тракторов нет, чтобы вытаскивать.

— Куда пойдем? — спросил майор. И, не дожидаясь ответа, зашагал в сторону от конюшни.

— Подождите, гражданин начальник, — крикнул Сергей. — Не туда, не торопитесь, пожалуйста.

И остановился возле него, осматривая долину сверху. Там, где река делала изгиб, приближаясь к откосу с постройками, в самом ее изгибе летними паводками было намыто великое множество песка и мелкозема. Река сама насыпала, приподняла этот полуостров, скорее остров, потому что по другую сторону изгиба по яркой осоке легко угадывалась недавняя протока, где в половодье вода шла напрямую. Отсюда остров по цвету напоминал небритые щеки конюха: весь зарос тальником, который много раз срубали, а он отрастал опять. Лучшей земли во всем этом месте, чем песок с богатым наилком, для огорода и придумать трудно. На долю земледельца тут остаются только две работы: вырубать длинные корневища тальника и запахивать на каждый гектар тонн по пятьдесят или сто навоза.

Вот эта последняя мысль родила у Морозова беспокойство: скажи он про это и майор может не отдать даже части навоза. Получится, что он сам ущемил свое Дальнее поле. Но, окинув взглядом навозную гору под откосом, понял, что здесь в десять раз больше добра, чем потребуется на небольшой новый огород. Кроме того, на карту ставилась честь агронома, доброе отношение к нему майора. И еще желание сделать что-то полезное для несчастных инвалидов. Ведь они вкус овощей уже не помнят…

Майор стоял рядом, нетерпеливо переступая с одной длинной ноги на другую. Г олова его то и дело меняла левое плечо на правое и обратно: размышлял.

— Вот ваш будущий огород, — и Морозов показал на остров.

— Плешь какая-то! Пустота, — выкрикнул майор. — Ты что, смеешься?

— Почву вы сделаете сами. Навозу здесь хватит и вам, и совхозу. Главное близко, все рядом. Осенью река замерзнет, вот тогда и возите на салазках кучу к куче. Я сделаю расчет, сколько нужно. Но прежде надо зарисовать остров, определить границы и площадь.

— У нас есть и художник. Даже заслуженный, с десятком годов за плечами. Нарисует. В красках.

— Заслуженный пусть картины создает. Землемер нужен.

— Все специальности имеются, как в главном колымском отделе кадров. Можешь сам поискать специалистов по формулярам, поговоришь с ними. У нас где-то даже академик был. Да весь вышел. Похоронили. — И со вздохом добавил: — Все мы смертны…

Сергея как током ударило. Поискать он — с удовольствием, такая возможность в другой раз не повторится. Вдруг знакомых найдет.

Для своей должности майор был не только человечен, но и сентиментален. Лицо его как-то очень легко меняло выражение, отражая перемены в душе. Оно или хмурилось и делалось начальственно строгим, или разглаживалось и тогда казалось освещенным изнутри простотой, отзывчивостью. Сама его манера откидывать голову назад, чтобы казаться начальственным, склонять ее на левое или правое плечо, как бы предаваясь рассуждениям, обдумывая намечаемый поступок, его грубоватая открытость, когда он торговался насчет огурчиков, — все это выдавало в нем не профессионального тюремщика, не лагерного мерзавца, а, скорее, человека случайного в Севвостлаге — этом сборище палачей и прохвостов. И вот это совсем уж простенькое «все мы смертны» тоже выдавало в нем человека, только по капризу судьбы напялившего на себя мундир майора НКВД.

Мнение утвердилось, когда Морозов оказался в учетно-распределительной части лагеря, в УРЧе, как называли такие учреждения все заключенные.

— А ну-ка, картотеку! — приказал майор двум сержантам, застигнутым за столом, где играли в «козла». Те ловко смахнули со стола костяшки, вскочили. — Быстро!

На столе появились продолговатые ящики, полные твердых карточек размером в половину писчего листа бумаги.

— Все, все выставляйте! И помогите этому молодому человеку разыскать нужного нам специалиста.

На столе возникло шесть ящиков. Сергей испугался. Тут и недели не хватит, чтобы просмотреть. Но желание было велико. Подобный случай уже не подвернется, ведь картотека является охраняемым объектом, во всяком лагере двери УРЧ даже опечатываются на ночь, а окна зарешечены.

Его мысли были прерваны гневным криком майора:

— Вы что, безголовые вовсе! Зачем ему картотеки мертвецов? Это вот что? А это? Соображать надо! Ищем специалиста, живого. И хорошо, если бы оказался на ногах.

Два ящика, битком набитые карточками, мгновенно оказались на полках железного шкафа, где находились еще шесть или семь таких же: последнее напоминание о несчастных, от которых остались только фамилия, имя, отчество, статья, срок, дата рождения и смерти. Когда Сергей уже часа два прокопался в картотеке, он определил: в каждом ящике находилось семьсот-восемьсот карточек. А в железном шкафу, куда убрали нечаянно выставленные листки с покойниками, таких ящиков было девять или десять. За недолгие годы существования инвалидного лагпункта, одного из многих на Колыме…

Майор ушел. Работники УРЧ по очереди ходили в столовую, второй принес Сергею кружку довольно сладкого компота и горбушку хлеба — конечно, по распоряжению самого начальника. Не забыл!

Искал агронома долго. И все-таки нашел. Арестован в плодоовощном совхозе Брянской области, 44 года от роду, беспартийный, осужден в тридцать седьмом году по статье 58–10, срок семь лет лагеря и пять поражения в правах, окончил плодоовощной факультет Тимирязевки. Инвалид второй группы. Имя Павел Петрович Петров. Кажется, подходит. Сергей выписал данные, чуть приподнял карточку над другими и с удвоенной быстротой стал листать соседние, стараясь выхватить только одну фамилию.

Вот он, Супрунов. Да, Супрунов. Его даже в пот ударило. Но имя-отчество — увы! — не сходилось. И статья другая — СОЭ — социально-опасный элемент. Нашлись и Верховские, даже три, но не тот желанный Николай Иванович. Был генерал-майор Верховский, строкой ниже стояло: инвалид первой группы. Вообще, здесь было много военных разных чинов, почти все судимые Военной коллегией на 10–15 лет тюрьмы. Они доживали здесь свою сломанную жизнь.

Тикали на стене ходики. Служивые опять засели за домино, но то и дело выглядывали в окно: как бы не прихватило начальство. Сергей нервничал, слышал, как гулко бьется сердце, но не оставлял этой редкостной возможности что-то узнать о друзьях по этапу.