Илья Серман - Свободные размышления. Воспоминания, статьи

«Лозунги» в данном случае и есть та идеологическая обработка, которой подвергалось несколько поколений, рожденных в 1915 – 1920 годах.

В 1960 году, вспоминая свои студенческие, то есть довоенные, годы, Слуцкий писал:

Когда эти стихи писались, Слуцкий мог уже правдиво оценить всю силу несоответствия между исторической реальностью и его поэтическими идеалами того времени. В семинаре Сельвинского идеалы эти еще не подвергались сомнению. Вот свидетельство одного из участников семинаров, О. Резника, друга Сельвинского и автора книги о нем (издана в 1972 году): «Я хорошо помню бурные, шумливые, по-юношески увлеченные занятия предвоенного поэтического семинара Сельвинского, из которого уходили на войну с белофиннами, а затем на Великую Отечественную войну. Михаил Кульчицкий, Павел Коган, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий, Давид Самойлов и другие студенты-патриоты, чей поэтический пафос был неотделим от пафоса гражданственности, поколения, выпестованного в годы пятилеток».

Позднее сам Сельвинский свое понимание гражданственности изложил в набросках биографии: «В молодости организовал я литературную группу конструктивистов <���…> я, как лидер этого, с особенной страстью педалировал тему государственности, дисциплины, самозабвенного отказа личности от своих лирических прав в пользу неоспоримого права целого подчинять себе частности» (курсив мой. – И.С. ) 522. Примерно этому и учил Сельвинский своих семинаристов. В стихотворении Слуцкого «Советская старина» 523, опубликованном в 1988 году, та же тема могучего идеологического воздействия, особенно на молодые поколения, выражена полнее, названы «внеидеологические» воздействия на формирование «правильной» идеологии:

Итак, была «мировая мечта, что кружила нам голову» 524, о ней семинаристы Сельвинского писали свои стихи с искренней убежденностью.

Но и действительность отложилась всей своей тяжестью в сознании переживших 1936 – 1938 годы. Об этом у Слуцкого сказано так:

Именно эти годы заронили в сознание новой, в пореволюционную пору выраставшей, формировавшейся и ни в чем не сомневавшейся интеллигенции сомнения в самой сущности системы, прикрытой официальной ложью.

Так что слова о воспитании «в годы пятилеток» надо дополнить тем, о чем думали, но боялись говорить. Так в идеологическом мифе поколения Слуцкого появилась трещина, и неизвестно, к чему бы пришли носители этого расколотого сознания, если бы не Вторая мировая война, где у Слуцкого и его друзей-поэтов появился давно ненавидимый враг – нацизм. Преступления сталинского правления были отодвинуты в дальний угол сознания. Опыт четырех военных лет очень сложно отразился в душе и сознании Слуцкого. Это отражение не было прямым – достаточно сказать, что не победы и полководцев изображал он в своих стихах, а солдат, героев и жертв войны. Победный марш по Европе, знакомство с жизнью в Румынии, Венгрии, Австрии – все это должно было очень расширить горизонты сознания выпускника Литературного института им. М. Горького.

Война заставила посмотреть иначе на послевоенную жизнь, главным нервом ее стала неожиданно открывшаяся Слуцкому мощь государственного антисемитизма, переход сталинского режима на последовательно антисемитские позиции, по примеру побежденного нацизма. Об этом свидетельствуют его стихи, распространявшиеся в списках после смерти Сталина. В них впервые за всю советскую историю было сказано во весь голос о государственном антисемитизме в Советском Союзе и о патологическом антисемитизме самого Сталина:

К Слуцкому в эти годы пришла неофициальная, никем не утвержденная известность. Вот как об этом вспоминал он сам: «Моя поэтическая известность была первой по времени в послесталинский период новой известностью <���…> До меня все лавры были фондированные, их бросали сверху. Мои лавры читатели вырастили на собственных приусадебных участках» 527.

Слуцкий нашел для своей поэзии общую, всеорганизующую точку зрения, свою меру времени и свой масштаб событий. Еврейское самосознание не вернуло его в «черту оседлости», а словно бы раскрыло ему глаза, раздвинуло видимые и невидимые границы.

Слуцкий нашел свою позицию в изменившемся вокруг него мире. Он понял, что интернациональная идея потерпела крах. У властей ее заменила идея имперского величия и национального русского приоритета. Еврейское самосознание (национальное) вызвало к жизни беспощадно-обличительные стихи Слуцкого о прошлом, о минувшей эпохе. Но первая оттепель отразилась в его поэзии надеждами на некое разумное, если не гармоническое сосуществование всех народов, воевавших вместе против нацизма. Война стала для Слуцкого темой и примером национального консенсуса надолго, а XX съезд с его разоблачениями Сталина надолго укрепил у поэта веру в то, что возврата к прошлому не будет. Когда Слуцкий пишет:

– то поэту не надо было объяснять, почему эти права невелики: стихи пишет русский поэт еврейской национальности. Русское же небо поэта – это русская литература и ее идеалы.

Другие свои права – на русский язык – он заявляет в стихотворении «Происхождение», о деде, который был учителем русского языка и ценил Льва Толстого «больше Бога» 529. И такая родословная как бы подкрепляет право внука быть русским поэтом: