Роми Шнайдер - Я, Роми Шнайдер. Дневник

Сегодня утром я ни о чём не подозревала, когда пришла на студию. Я не знала, что мы будем снимать. Так часто бывает, что заранее ничего не знаешь: это зависит от слишком многих вещей. Если натурная съемка, то от погоды. Если в павильоне, то от того, как лучше использовать выгородки, декорации, как подготовились монтировщики, и ещё много чего приходится учитывать. Так вот, получаю я сегодня утром дневной план, и меня бросает то в жар, то в холод: на очереди — любовная сцена с Клаусом Бидерштедтом.

Честно-честно: я по-настоящему испугалась. Можно было бы, конечно, просто придуриваться, чтобы все кругом смеялись, — но нет, это мне тоже не подходит.

В общем, я разнервничалась. Сижу в гримёрке, и господин Штангль меня гримирует. Раймунд Штангль — он работает на картине гримёром. Тут Клаус с грохотом открывает дверь.

— Ну, Роми, — говорит он, — ты выучила свой эпизод?

Я не знаю, что сказать. Клаус не отстает:

— Думаю, ты уже потренировалась?

Я чувствую, как краснею под гримом. Но понимаю, что тоже должна посмеяться. Клаус был такой милый, что я просто не успела устыдиться.

И вот мы в павильоне. Я ещё не сказала: Клаус играет молодого садовника, его зовут Роберт. Я — Анна, дочь некоего господина Оберхольца, надутого владельца «Фабрики изящных садовых украшений». Иначе говоря, мой папа производит садовых гномиков, ещё там всякие мухоморы, олени и прочая чепуха. Я влюблена в Роберта, и мы тайком встречаемся в оранжерее, среди примул и гвоздик.

В студии тоже построили роскошную оранжерею. Мы сидим там рядышком на скамейке. Курт Хоффман, режиссёр «Фейерверка», стоит у камеры:

— Давайте, дети. Сначала пройдём эпизод.

Сижу возле Клауса, чувствую — душа ушла в пятки.

Господин Хоффман недоволен:

— Ну, целуйтесь же! Ну! — кричит он. — Мы уже репетируем!

И мы целуемся, и целуемся, и целуемся. Вокруг орут и смеются.

— Целуйтесь, целуйтесь, целуйтесь!

И мы продолжаем целоваться.

Я не думаю. Я вообще ни о чем не думаю.

Внезапно всё это заканчивается. Кто-то кричит:

— Всё, снято. Чудесно получилось!

И все смеются. Я мчусь к себе, разгримировываться.

Я так благодарна Клаусу. Он отличный парень. Я его, кстати, и раньше считала очень славным парнем.

9 июня 1954 года

Мы были в театре на Гартнерплац. Там шёл «Прощальный вальс», гастрольный спектакль. Мы — это мама, Дэдди и я. Мама и Дэдди приехали в Мюнхен на несколько дней, навестить меня.

Мы вышли из театра в отличном настроении и сразу поехали в отель «Четыре времени года», у Дэдди там была договорённость о встрече с господином Вальтершпилем, который держит самый известный, а может, и самый лучший ресторан в Мюнхене.

Мы заняли места в зале. Я люблю такие залы в отелях. Они старинные, картины на стенах, тяжёлые портьеры, огромные галереи, по которым идёшь как по облакам, и какой-то терпкий, острый запах так называемого «большого света». Это звучит глупо. Конечно, Большой свет не может ничем пахнуть сам по себе. Я имею в виду некий дух Большого света — ароматы прекрасных женщин, толстенных сигар — их курят миллионеры, — роскошных яхт и лимузинов, всяких штучек для гольфа — ну, не знаю, чего ещё.

Нас уже ждали Эрнст Маришка и его жена Лили. Маришка — режиссёр, очень даже известный. Мама уже давно знала их обоих. Взаимные приветствия. Мама демонстрирует меня, как это всегда делают матери: держатся будто бы безразлично, но и слепому видно, что в глубине души они ужасно гордятся. Но ведь и правда, у мамы нет никакой причины роптать на судьбу: недотёпой меня не назовешь. До сих пор — уж точно. (О школе мы умолчим.)

Господин Маришка уже видел «Сирень». Вот, сидит теперь в кресле и молчит.

К обеду подали говядину с хреном. Я от этого просто умираю!

10 июня 1954 года

Вчера не получилось ничего больше записать. Я напилась лимонада. Лимонад действует на меня как алкоголь. После него я этакая развесёлая, как будто под мухой, и почти что без тормозов. Значит, надо сейчас всё быстренько записать. (Дневник — это такое дело: раз начал, то это уже почти обязанность.)

Ну вот, Маришка сидел и молчал как рыба. Он поглядывал на меня, я — на него. Почему бы и нет? Он же симпатичный.

Наконец он вздохнул:

— Теперь я понял, почему я такой несчастный!

Надо бы запомнить эту фразу. Думаю, ничего лучше не скажешь, если хочешь сразу привлечь к себе внимание. Каждому же интересно, что да как, да почему кто-то несчастлив.

Значит, господин Маришка заговорил! (Ох, Боже мой, лимонад! Я просто дурёха!) И объяснил, что с ним. Оказывается, он сейчас как раз готовится к новому фильму. Фильм будет называться «Юность королевы». Что-то вроде этого уже однажды экранизировалось. С Женни Юго в заглавной роли. Тогда, как и сейчас, Маришка сам и сценарий написал.

— Конечно, все отлично, — продолжал он. — Я даже уже кое-кого пригласил на роль. Но теперь, когда я вижу Роми...

Многозначительное молчание.

Я совсем оробела. Роми? Это же не может быть серьёзно. Хотя... В конце концов, не зря же его зовут Эрнст [2] Одно из значений имени Эрнст — «серьёзный» (др.-герм.). , подумала я.

Но тут он встал и исчез.

Мама, Дэдди и я переглянулись. Вот это да! Роми — королева Виктория.

Сюжет фильма разворачивается вокруг случайной встречи английской королевы и какого-то графа, его зовут Альберт.

Через полчаса Маришка вернулся, не помня себя от радости. Ещё он привёл с собой господина Тишендорфа из кинопрокатной фирмы «Герцог».

— Ну всё, дети мои, другой артистке я отказал. Она зато сыграет в фильме «Моя сестра и я». А Роми сыграет королеву!

Ясно, я говорю — да. Малышка Роми ещё себя покажет! Когда я об этом думаю, то у меня чуть ли не руки-ноги отнимаются.

10.06.1954

Виктория, королева Англии

1 августа 1954 года

«Фейерверк» отсняли. Я получила своего Клауса, а Лили Пальмер сохранила своего Карла Шёнбека. Точно так, как это предусмотрено в сценарии.

Теперь можно немножко отдохнуть. После таких долгих съёмок чувствуешь себя так, как будто тебя прокрутили в мясорубке. Не зря же говорят — крутить кино...

Ужасно рада, что буду занята в «Юности королевы»: моя первая настоящая главная роль!

Виктория была потрясающая женщина. Я уже представляю, как она всё это делала и как управляла. Целая историческая эпоха так и называется ее именем: викторианская. Для англичан это звучит примерно так, как для нас — «старое доброе время».

Раньше я часто мечтала о том, как было бы здорово, если бы я родилась какой-нибудь принцессой. И вдруг я сразу — королева. Надо написать об этом в Гольденштайн. Мони и Маргит, конечно, за меня порадуются. Но остальные просто лопнут от зависти. Ну и пожалуйста.

1 сентября 1954 года

Господи Боже, опять я забросила дневник! Но тут уж виновата подготовка к «Юности королевы». Даже в Берхтесгадене я должна была учить свою роль. Но сейчас мы в Вене. Вена! Это как сон. Мой родной город. Он так чудесно лёг мне на душу. Скорее всего, это только воображение, но когда мы въехали в город, я почувствовала себя как дома. Люди говорят так мило, всё так уютно. Если бы я умела сочинять стихи, сразу бы сочинила. Но сейчас я подумала: на слово «Вена» совсем мало рифм. Точно! Поэтому все венские песни заканчиваются или на слове «вино» или как-то вроде этого.