Евгений Сапиро - Трактат об удаче (воспоминания и размышления)

По давно заведенной традиции гастролер после концерта на несколько минут заходил в гостиную театра, и у приглашенных была возможность хоть накоротке, но пообщаться с ним. Поэтому я захватил с собой официальную стенограмму заседания Совета Федерации, на котором один из губернаторов-сенаторов, пытаясь решить проблему неплатежей, предложил резко увеличить темпы инфляции, обеспечив в то же время ее «управляемость и контроль». Я среагировал на его предложение репликой: мол, это «ценное» предложение напоминает мне рецепт «доктора» Жванецкого: одновременный прием снотворного со слабительным…

Первое отделение прошло на ура. В антракте Леня подошел ко мне и попросил после окончания выйти на сцену и сказать пару благодарственных слов. И, чтобы отрезать путь к отступлению, вручил мне букет.

Да подтвердят присутствующие на концерте, но это был тот самый случай, когда между выступающим и зрителем был стопроцентный контакт, когда «кураж» ощущался не только артистом, но и каждым зрителем.

Если бы этого не было, я бы, конечно, не рискнул острить в присутствии САМОГО. Все произошло «на автомате». Не ручаюсь за точность своего монолога, но большинство фрагментов память сохранила:

С М. М. Жванецким. Москва, 1997 год

– Михаил Михайлович! Даже не знаю, как к вам обратиться. Сказать «дорогой» – подумают, что намекаю на цену билетов…

Разогретый до температуры плавки металла, зал бурно среагировал на эту незамысловатую шуточку.

– Присутствующие здесь знают, что Жванецкий – классик. И убедились в этом еще раз. Но знает ли об этом сам Жванецкий – это вопрос. И, чтобы он в этом не сомневался, позвольте зачитать протокол Совета Федерации, на котором Жванецкий, как и положено классику, цитируется «по делу»…

Далее в полном объеме прозвучал вышеприведенный отрывок из дискуссии в верхней палате российского парламента, после чего я вручил ему этот документ.

Из четырех последних сюжетов, прочитанных М. Жванецким на концерте, два оказались посвящены теме «голубизны»…

– …Михаил Михайлович! Только не обращайте внимания на цвет моего костюма (он был сине-голубой, на что зал незамедлительно и бурно среагировал), но все присутствующие в этом зале теперь имеют право и удовольствие сказать: «Я целый вечер имел самого Жванецкого! И как имел!»

Зал снова взревел.

Когда дали занавес, Михаил Михайлович, по-моему, без восторга, обратился к устроителям: кто такой порушил мне концовку? Меня представили: профессор, спикер, сенатор… Михаил Михайлович внимательно взглянул на меня:

– Посмотрите! Сенатор, а на человека похож!

После концерта поехали на Гайву, в одну из немногих тогда в Перми «еврогостиниц». За столом было человек 7–9, в том числе областной министр культуры Лидия Лисовенко, директор оперного театра Михаил Арнопольский…

Я еще больше обнаглел, продолжая свои шуточки уже не «при», а «вместе» с МАСТЕРОМ.

Тормоза сдали…

От светлой атмосферы, царившей в этой небольшой компании…

От выпитого за этим столом, от теплоты и детской искренности, исходящей от этого гениального и совсем не «великого» человека…

От его обращения где-то через час ко мне по имени, от «прекрати, зови меня Миша…».

Оказалось, что именно от меня великий одессит впервые услышал отличную одесскую хохму.

В 1968 году мы с женой отправились в круиз по Средиземному морю. Конечным пунктом путешествия была Одесса. Туристов выпустили на берег, сказав, чтобы пришли за вещами через два часа. Поднимаемся по знаменитой одесской лестнице. Навстречу спускаются две девушки, в руках у них розовое мороженое. Поднимаемся дальше, и на верхней площадке лестницы обнаруживаем старого одесского еврея, торгующего именно мороженым, но белого цвета. На всякий случай жена спрашивает у мороженщика:

– А у вас нет розового?

– Так розовое такое же говно, как моя жизнь! Возьмите крэм-бруле: чтоб я так жил!

Михаилу Михайловичу понравилось название «аидобуденновец» (еврейский буденновец), которым, со слов своей бабушки, четверть века назад меня одарил друг нашей семьи Миша Кацнельсон. Мы закрепили сорокоградусной тезис, что «аидобуденновец» и «гусар» – близнецы-братья. А когда выяснилось, что девичья фамилия моей жены – Гусарова, последовало:

– Тогда с тобой все ясно!

От этого вечера остался материальный след – книга Жванецкого с автографом:

Жене и Гусаровой!

Огромное спасибо за вечер!

Чтоб мы всегда «гуляли на именинах,

а наши враги – на костылях».

Ваш автор

М. Жванецкий

(……номер домашнего телефона)

Наверняка я тогда мельтешил . Но с удовольствием, естественно, без потуг… Да, я нарушил заповедь, но каяться в этом не тороплюсь.

Тяжесть первого проступка была не такой большой, потому что это было «камерное» мельтешение, в узком кругу. Второй раз я оступился более серьезно. Хотя понял это не сразу.

В 2002 году я полгода публиковал в пермской газете «Новый компаньон» отрывки, а затем издал свою первую книгу, не имеющую отношения к моей научной специальности. «Стриптиз с юмором» – это в первую очередь байки и анекдоты, а уже потом – воспоминания. Сравнению с известными мне мемуарами мастеров они не подлежали, так как шли по другому литературному «цеху». В автономном плавании, без оглядки на творческих конкурентов «Стриптиз…» мне показался «вполне даже ничего», тем более что книга была воспринята с интересом (не всегда здоровым) не такой уж тонкой пермской читающей прослойкой.

Так срослось, что через год почти одновременно я прочитал давно любимого Виктора Конецкого [142]и впервые представшего передо мной в качестве автора книги Виктора Шендеровича [143].

У них было все: юмор, мысли, культовые персонажи, потрясающая наблюдательность, блестящий язык… На их фоне мои литературные акции обвалились в собственных глазах, как акции «Метчела» после того, как В. Путин пообещал прислать на дом к президенту этой компании своего «доктора».

Зарекался не мельтешить, а вылез на широкую (!) публику со своим эрзацем [144]…

Но не прошло и пятилетки, как опять потянуло на старое… Как же поступить с истиной «не мельтеши»?

Когда я поделился своими сомнениями на эту тему со старым другом и персонажем первой книги Владимиром Мовчаном, он, во-первых, упрекнул меня в явной недооценке собственных акций, а, во-вторых, привел неотразимый аргумент в пользу продолжения литературной деятельности:

– Не спорю: книги этих ребят, может быть, и лучше. Но о нас с Федоровым [145]они не писали и точно не напишут…