Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

Хрустит под ногами мокрый снег, пропитанный черной угольной пылью. Но вот и сам город. В морозный воздух поднимаются сотни темных дымков, образуя саван. Видимо, мы обходим центр справа. Уже в сумерках появился огромный забор, на вершине которого сделаны «козырьки» из колючей проволоки, а с вышек уже наводят на нас лучи прожекторов. Слышен лай собак, они где-то рядом на длинных проводах вдоль стены, но мы их не видим.

Наконец, мы оказались перед большими воротами, окованными жестью, рядом большое охранное отделение из кирпича — «вахта». Построить нас по пятеркам трудно, некоторые уже еле стоят. Но вот ворота растворились, и там внутри мы увидели целый отряд надзирателей в шубах, которые ждали нас. Они тоже замерзли, и, видимо, поэтому обыск прошел быстро и поверхностно. Куда же теперь?

Стало совсем темно, когда нас ввели в еще одну небольшую зону, отгороженную от главной забором, с еле различимыми силуэтами двух бараков. «Размещайтесь здесь, кто как может, а завтра вас начнут принимать».

Почти ничего внутри не видно, только пахнет холодной сыростью и свежеобработанной древесиной. В бараке нет электрического света, его не отапливают. Ничего еще не успели сделать, так торопились нас поскорее получить. Ощупью нахожу нары и забираюсь наверх, там теплее. Нащупываю под собой тонкие маты из сухого камыша. Но уже сильно клонит в сон; я закрываюсь своим полушубком, который служит мне последний раз, и куда-то проваливаюсь.

Утром свет еле пробивается через окна, покрытые изморозью. Можно рассмотреть и сам барак: стены из деревянного бруса совсем свежие, в помещении человек триста, по центру проход, а слева и справа ряды двухэтажных нар. Все это очень знакомо — все советские лагеря такие.

Не успели мы прожевать выданные нам с кипятком пайки хлеба, как послышалась команда: «Выходи строиться!». Та самая, обещанная еще вчера приемка начинается. Как только все вышли на заснеженный двор, из ворот нашей зоны появился целый взвод сержантов МВД. Они совсем не похожи на наших простых парней охраны в КАРЛАГЕ: на них новенькие шерстяные гимнастерки, ушитые по моде в талии, сапоги из хорошей кожи, из-под фуражек выбиваются чубы. Удалые ребята. Им всем почему-то весело, они даже не смотрят на нас, насвистывают что-то и с задором таскают в барак столы, какие-то приборы, стулья и табуреты. Видно, что все это не в первый раз, все привычно. К задним дверям подъехал грузовик, и с него начали носить в барак кипы одежды. Не прошло и получаса, как наш барак превратился в галерею отсеков, перегороженных висящими простынями. А вот и офицеры с портфелями в руках, за ними несут и ящики, как видно, с нашими «делами». Особенно странным показалось, когда сержанты стали надевать резиновые фартуки и перчатки, как будто бы им предстояла чрезвычайно грязная работа.

И, наконец, началось. Всех построили и стали по несколько человек запускать в барак. Не прошло и десяти минут, как за дверями послышался какой-то шум, а затем крики, глухие удары, стоны и опять крики. Драка?

Примерно через полчаса мы увидели, как через задние двери прямо на мороз выскакивают совершенно голые люди, прошедшие приемку. Они держат в руках сверток каких-то вещей, стараясь как можно быстрее их надеть. Через десять минут еще одна партия голых людей. Конвейер заработал.

Как только наша десятка вошла в первое отделение барака, где стояли наготове в фартуках сержанты, послышалась команда: «Быстро всем раздеться догола, снять все, связать в узел и привязать к нему бирку с фамилией!».

Уже через минуту терпение сержантов иссякло. Один из них, особенно веселый, с курчавой шевелюрой, с размаху бьет ногой стоящего передо мной старика: «Шевелись, гад!» — и тот падает, сбивая с ног и меня. Еще через минуту послышались истошные крики в углу, там колотят еще двоих, уже лежащих на полу. Вижу, как с искаженным от злобы лицом сержант бьет кулаком по спине кого-то и при этом шипит: «Гады! Замучили Зою Космодемьянскую!». Лишь потом мы узнали, что на каждом политическом занятии солдатам внушали, что они охраняют «изменников Родины», «предателей, участвовавших в массовых расстрелах советских граждан» во время войны.

Голые, дрожа от холода, мы проходим в следующее отделение, где стоит сержант в темном халате, рядом с ним весы и ростомер. После взвешивания и регистрации он, заглянув в список, рисует на моей груди черной краской огромный номер. И с этого момента мы все теряем свою фамилию и превращаемся для охраны уже только в «номера». Так я стал «АА-425».

В следующем отделении уже сидят офицеры в белых халатах, понимай, врачи. Один из них стоит с металлической блестящей палкой в руке. Он командует: «Рот!» и тут же этой палкой раздвигает зубы и прижимает язык, затем кричит сидящему за столом: «Без особенностей!». Это значит, металлических зубов и протезов нет. Затем он ударяет этой палкой по моему плечу со словами «Спиной!». Идет осмотр поверхности тела, записываются все приметы: наколки, шрамы, родимые пятна, и все это заканчивается отпечатками пальцев. Из первого отделения опять доносятся крики и стоны. Офицер за столом поднимает с улыбкой голову: «Ребята, потише там, работать мешаете!».

Переходим в следующее отделение, где стоят пять табуретов. Возле них в резиновых фартуках пять сержантов. Нас остригают наголо. Но и здесь стоны: машинки не стригут, а рвут. Рядом со мной стригут старика-эстонца. Сержант шутит: «Ну, что, батя, помирать сюда приехал?».

И, наконец, «последний круг». Оказывается, на груди каждого написан не только номер, но и еще какая-то цифра, обозначающая размеры одежды. Солдат тычет пальцем на одну из связок вещей и дает в руку пачку белых лоскутов, на которых несмываемой краской отштампованы огромные номера. «Нашьешь сегодня же!» — и следует пинок к двери. Стоя на снегу, я разбираюсь, что к чему. Лоскутов с номерами восемь и специально вырезанных дыр на каждой части одежды тоже восемь. Эти лоскуты нужно нашить, закрывая эти дыры. Быстро одеваюсь. Наша новая одежда состоит из грубого белья, серой рубахи, куртки с рукавами разных цветов, ватного бушлата, кирзовых ботинок и шапки. Особенно огромен номер на бушлате — как на самосвале, во всю спину. Принарядились! Не узнаем друг друга и даже смеемся еще при этом, ну, просто клоуны. Уж больно смешная шапка, она из трофейного японского обмундирования Квантунской армии.

И без отопления стал наш барак постепенно просыхать: триста человеческих тел — это одна большая печка. Два раза в день нам привозят еду: 600 граммов хлеба, гороховый суп и каша с подсолнечным маслом. Рабочую силу нужно кормить.

Вскоре в дощатом заборе, отделяющем наши карантинные бараки от главной зоны, появились большие щели, и стало видно, что за забором еще с десяток таких же бараков и на огромной площади снуют сотни людей, одетых так же смешно, как и мы. Это 12-е лагерное отделение Песчаного лагеря ГУЛАГа МВД, сокращенно ПЕСЧЛАГ. Среди нас двое просидевших в нацистском лагере «Бухенвальд», они смотрят в щели: «Все правильно! Совсем как там! Наверно, по тем же чертежам и строили». Как личности мы уже не существуем, нас надзиратели должны называть только по номеру: «АА-425, ко мне!».