Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

С той стороны к забору подходят люди, выкрикивая через щели: «Есть кто из Ростова?» или «Кто был в РОА?». Слышу, что и меня коснулось: «Кто тут из Москвы и Ленинграда?». Интеллигентный певучий голос. Из щели на меня смотрит мигающий карий глаз. Отвечаю: «Я из Питера!». Завязался разговор: «А я был студентом в Москве, на истфаке, только очень давно, сижу уже десятый год!». Вижу через щель высокого молодого человека с выразительными миндалевидными глазами и большим носом. Он в такой же смешной японской шапке, только номер, конечно, другой: «ВВ-14». Так мы и познакомились. Это был Павел, Павел Гольдштейн — мой друг на всю последующую жизнь. Он сидит уже с 1938 года за «антисоветскую деятельность», в лагере его еще два раза судили и один раз приговорили к смертной казни, но в последний момент помиловали, заменили на 15 лет лагерей. У него мама в Москве, педагог пения, а папа знаменитый скрипач-виртуоз, эмигрант, где-то в Китае.

Каждый день после работы он подходит к забору и мы рассказываем друг другу о себе. Однажды он сообщил мне, что через несколько дней всех нас разделят на строительные бригады и назначат бригадиров.

— Какая у тебя лагерная профессия?

— Фельдшер.

— Это здесь не пойдет, здесь и медицинской части-то нет. Это лагерь уничтожения: каждый день прямо в бараках умирают люди.

Меня кольнуло, и он продолжал:

— Ты должен придумать себе какую-нибудь строительную профессию и сказать, что работал бригадиром, иначе подыхать тебе на общих работах.

— Но ведь я же ничего в строительстве не понимаю!

— Все ничего не понимают! Бригадир и не должен понимать, он организует работу.

— Но ведь они быстро узнают, что я самозванец! У них же наши документы.

— Вот именно, что подробных документов у них здесь нет, а только формуляры, документы твои в центре, они уже секретными стали. А здесь только все с твоих слов.

— Но ведь они быстро разоблачат меня.

— Кто и зачем? Ведь им только выработка бригадной нормы нужна. Я вот бригадир бетонщиков, думаешь, я понимаю, из чего сделан бетон?

В моем отчаянном положении долго уговаривать меня не пришлось. На следующий день он просунул мне в щель истрепанную книжку с названием «Каменные работы» со словами: «На и выучи наизусть». Кроме того, он объяснил, что в зоне есть еще и старший бригадир, так называемый нарядчик, из заключенных, приближенный к начальству. Он давит на бригадиров и улаживает в бригадах разные конфликты, чем само начальство заниматься не хочет. Этим нарядчиком был Ахмет Хаджибекиров, кавказец, бывший офицер Дикой дивизии РОА (Русской освободительной армии), с двадцатилетним сроком. Как он заслужил пощаду и не был расстрелян, никто не знал. Это был восточный лукавый деспот, коварный и хитрый. Павел знал его еще по последнему своему лагерю на Урале, и только поэтому тот помог ему стать здесь бригадиром.

— Он поможет тебе, я поговорю. Но ты должен будешь потом все время чем-то ему отплачивать, иначе будешь сразу же снят. Такой тут порядок. Ну, а сейчас изучай каменную кладку, — и он показал на книгу.

Книга была небольшой, со схемами и таблицами. Я все их зазубривал наизусть. А вечером, лежа на нарах, шепча, повторял: «Голландская кладка в два кирпича с расшивкой. Вязка простого угла по отвесу…».

Уже на следующий день Павел подошел к забору не один, с ним был инженер по фамилии Васильев, интеллигентный пожилой человек из Москвы. Он начал задавать мне вопросы по книге. Затем передал мне еще какие-то чертежи на синьке, которые я должен изучить и ответить на его вопросы. Лагерный университет заработал.

И вот, наконец, собралась трудовая комиссия. За столом расположились офицеры и еще какие-то люди в штатском, видимо, специалисты, а в стороне от них скромно стоял толстый, самодовольный заключенный восточного вида — Хаджибекиров.

Я быстро и четко отрапортовал, что закончил в КАРЛАГЕ курсы строителей, по специальности «каменные работы» и что приходилось работать бригадиром на стройках коммунальных зданий.

Вижу, как рот Хаджибекирова расплывается в еле заметной ехидной улыбке. И вдруг, о, ужас, из комиссии мне задают вопрос:

— А какой тип кладки ты там вел?

— Прямую голландскую кладку с расшивкой и без штукатурки.

— А арочные перекрытия приходилось делать?

— Только пару раз: у меня лишь четвертый разряд. Да в основном на перекрытия шла бетонная балка.

«Куда занесло?» — мелькает в моей голове.

— Иди! Следующий!

Зазвенело в ушах от напряжения: «Неужели пронесло?».

Да, действительно. На следующий день через щель в заборе Павел сказал мне: «Поздравляю. Ты будешь бригадиром каменщиков». И еще мне повезло: в бригаде оказалось два профессиональных каменщика, пожилые люди, с которых я пылинки сдувал, ведь они-то действительно знали, что такое голландская кладка с расшивкой.

Моя бригада, номер 12, разместилась в том же браке, что и бригада Павла. Начались трудовые будни. В шесть часов утра на дворе играет горн и бьют в подвешенную рельсу — это сигналы «подъема». Надзиратели идут отпирать наши бараки, и оттуда на мороз вываливает толпа к деревянным умывальникам во дворе. Умывшись, бегут выстраиваться перед столовой. В лагере четыре тысячи человек; это значит, что каждая бригада, рассевшись за длинным столом, должна получить свои пайки хлеба и проглотить миску овсянки за пять минут.

В семь часов снова трубит горн — это уже развод, выход на работу. Все бригады выстраиваются ленточками по пять в ряд в специальных проходах с металлическими барьерами перед воротами вахты. А там стоят уже в фартуках надзиратели и обыскивают каждого. Не проходит и часа, как вся эта масса строем проходит за ворота, а там, на площади, уже ждут грузовые автомашины с открытыми задними бортами. Быстро по пятеркам все впрыгивают в кузов и сразу же садятся рядами спиной к кабине, у которой за барьером стоят два автоматчика в шубах. Борта закрываются, и колонны машин несутся к строительным объектам.

Первое, что моей бригаде пришлось делать, так это заканчивать строительство так называемого Дворца шахтеров. Это был Дворец для тех, кто жил в землянках. Огромная зона, обнесенная забором и колючей проволокой, внутри недостроенное здание Дворца, а около него суетятся сотни людей. Грустно мне стало, когда я узнал, как велики нормы, которые мы должны выполнять. Не выполним — только 450 граммов хлеба в день, а ведь и так ходим полуголодные. И работать нужно до темноты, зимой 8 часов, а летом так и все 12.

«Голландская кладка с расшивкой! Ах, кто тебя выдумал!»

В этом лагере смешались «тысячи языков». Каких только национальностей здесь не встретишь! Примерно двадцать европейских народов и столько же азиатских, к тому же был и один африканец. Сначала казалось, что все тут равны и каждый народ имеет свою «нишу», но при ближайшем рассмотрении становилось понятным, что главенствуют здесь украинцы. Большинство из Западной Украины, где вели они партизанскую войну против оккупантов, как немецких, так и советских, за «Самостийну Украину». Советские прокуроры называли их «бандитами» или по фамилиям их лидеров: «бендеровцы», «мельниковцы». Они сохранили и приспособили структуры своих организаций к условиям лагеря. К лагерной организации западных украинцев примыкали и восточные, которые отлично говорили по-русски и многие на воле служили в советских учреждениях. Их высшее руководство состояло из двух выбранных лиц: один из них Гримак, из повстанческих офицеров, другой Мосейчук, бывший студент Киевского университета. Организация считалась тайной, хотя все о ней знали и могли пальцем указать на руководителей. Трудно сказать, сколько членов эта организация насчитывала, но уж по меньшей мере тысячью они располагали. Членом организации, без всяких формальностей, становился тот, кто соглашался поддерживать ее и выполнять приказы руководства. Все были разбиты на сотни и группы, знали друг друга в лицо и связь с «центром» поддерживали через посыльных. Остальных же украинцев называли они «братвой». Но и «братва» должна была делиться с «бедными» частью своих продуктовых посылок, такова была «социальная программа».