Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

Бедность и неустроенность жизни в эмиграции родила в них ненависть к западной демократии, и многие вступали в коммунистические партии своих стран, организовывали патриотические русские организации, вроде «Евразийцев», «Младороссов», «Союза советских граждан», которые сполна использовались советской разведкой. Большинство реэмигрантов были из Франции и Манчжурии, где жилось русским особенно тяжело. Вернувшись на Родину, они впервые столкнулись с советской действительностью, и начавшийся шок переходил в отчаяние. Их расселяли в провинциальных городах, Свердловске, Саратове, Ульяновске, Перми, где местное население встречало их с недоверием, завидовало их одежде и манерам. Слежка КГБ за ними велась почти в открытую. Лицо Родины оказалось злым, но назад пути уже не было: советский паспорт превращал их в советских граждан навеки. Все заслуги их перед советской Родиной, как и участие во французском Сопротивлении или в компартии, не шли в счет. И более того, такие люди становились еще более подозрительными для КГБ и обвинялись, как правило, в шпионаже.

Не прошло и года, как органы начали собирать свой «урожай». Пошли аресты и суды по обвинениям в «антисоветской агитации», так что вскоре одна пятая часть приехавших оказалась в лагерях. Здесь их отчаяние переходило в полную апатию ко всему, политически они были совершенно инертны.

Самой активной группой русских, но и самой немногочисленной были «антисоветчики». Это были советские люди, начавшие, каждый по-своему, борьбу с советской тоталитарной системой. Некоторые начали ее сразу же после Октябрьского переворота в 1917, другие уже в «зрелые» годы сталинской диктатуры. Это были члены подпольных студенческих организаций, преподаватели, священники и даже офицеры, побывавшие на Западе. Многие из них организовывали кружки, издавали листовки, газеты, печатали и распространяли книги, вели проповеди в церкви. Люди с чистой совестью, они уже не могли сидеть, сложа руки. В их характерах, в их поведении много было чести и мужества, но порой и наивности, хотя эта «наивность» и послужила началом для развертывания в стране демократического движения в последующие годы.

Объединить всех русских под какой-то общей политической доктриной было невозможно: уж слишком разные они были по своим идеям и стремлениям. Лишь в одном были все солидарны — в ненависти к советскому режиму. Но об этом никто вслух не говорил, хотя все это чувствовали. Ближайшей же объединяющей задачей было сопротивление давлению украинцев. На этой почве и возникла наша организация, постепенно получившая довольно банальное, но всем понятное название «Комитет».

Начав с небольшой группы, Комитет перерастал в многочисленную организацию, объединявшую не только русских, но и другие национальные группы. Так же, как и у украинцев, Комитет был рыхлой организацией, границы которой были расплывчаты, ибо каждый пришедший к нам с намерением помогать, уже считался членом ее, никаких списков и приемов в члены не велось, все держалось на личных связях. Конечно же, в него вошли большинство русских бригадиров, многие из РОА, командиры Советской армии, активная интеллигенция и даже православные священники. Многие примыкали к нам по политическим соображениям, другие же искали только помощи. Руководителей никто не выбирал, ими оказались сами организаторы, и они опирались на бригадиров, а те в свою очередь были связаны с рядовыми членами, собирали их жалобы и требования и объявляли решения Комитета. Эту бесформенность организации поддерживали мы сами, чтобы не быть сразу же разгромленными начальством.

Вскоре к нам посыпались жалобы от избитых бригадиров, и борьба с засильем украинцев началась. Как-то собрались в нашем бараке человек двадцать бригадиров, обсудить, что делать. И решено было создать защитные группы из сильных и толковых ребят. Набралось таких человек тридцать, большинство — бывшие военные. Всем украинским дармоедам в бригадах было объявлено, чтобы они начинали работать, иначе им запишут отказ. На угрозы украинских боевиков последовали наши предупреждения. Нарядчика Хаджибекирова предупредили, что если должности заключенных по обслуживанию зоны не будут поделены, то возникнут неприятности. Он сразу понял, что ситуация в лагере меняется, и тут же назначил на кухню русского главного повара. Однако украинцы и не думали отступать. Напряжение росло, начиналась война.

Постепенно четко обозначилось и руководство нашего Комитета. С общего согласия во главе его оказался Николай Максимов, очень старый и больной человек, один из руководителей левых эсеров. Его физическая слабость вполне уравновешивалась политической мудростью и твердой волей. Остальное руководство состояло из семи человек: бывший полковник РОА Паршин, офицер Белой армии Стахов, доцент университета Рогов, бывший секретарь комсомола в Ленинграде Борис Яров, старший лейтенант Советской армии Егоров, мой друг Павел Гольдштейн и я. Это были очень разные по своим политическим взглядам люди, и опасность никогда не прийти к единому решению нависала. Каждый получил свой сектор работы: Паршин и Егоров руководили «боевиками», Яров контролировал ситуацию в столовой, на кухне, в бане, на складе, Рогов улаживал конфликты с нарядчиком: на какой объект какой бригаде идти, Павел поддерживал связи с другими национальными группами, а я с бригадирами.

Выбор Максимова главой Комитета ни у кого не вызывал сомнения, эта была светлая и всеми уважаемая личность. Ему было уже за шестьдесят. Среднего роста, с худым и сильно морщинистым лицом, на котором из-под совсем седых бровей выглядывали серые и несколько печальные глаза. Родился он в Северной Сибири, куда были сосланы при царизме его родители — народовольцы. Еще до Октябрьского переворота, будучи студентом Московского университета, примкнул он к левому крылу социал-революционной партии, к «эсерам». Он много рассказывал нам о некоторых лидерах этой партии, о Марии Спиридоновой и Викторе Чернове.

Мария Спиридонова после дерзкого покушения на киевского генерал-губернатора стала героической легендой революционной молодежи того времени. После Октябрьского переворота ее несколько раз арестовывала ЧК, но вскоре выпускала на свободу. Лишь в 1937 году НКВД упрятало ее уже на десять лет, Мария Спиридонова к тому времени была уже очень пожилой женщиной. По словам Максимова, следователи забрасывали ее на шкаф в кабинете и затем, проходя мимо, плевали ей в лицо со словами: «Что, сука, на начальство руку поднимала?».

Максимов же примыкал к самому левому крылу партии эсеров. При изготовлении бомбы в его руке взорвался запал, оторвало два пальца и изуродовало ладонь. Возможно, это и избавило его от тяжелых работ в северных лагерях, что было равносильно смерти. Во время Гражданской войны он был членом так называемого Уфимского правительства эсеров, затем входил в Директорию под председательством Авксеньтева, а затем и в Сибирское правительство, во главе которого стояли Вологодский и эсер Чайковский. С Белой армией отступил он в Омск и там был при штабе генерала Болдырева, главнокомандующего всех частей Сибири и Дальнего Востока.