Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

В помощниках у Базымы на лагерной кухне ходил пожилой бывший матрос Еремеенко. В начале войны служил он на крейсере, который стоял в дельте Невы в Ленинграде. При одном из налетов вражеской авиации крейсер потопили, Еремеенко ранило в руку, и он оказался в ледяной воде. Спас его товарищ, которому удалось, ухватившись за обломок, доплыть до берега. Но берег был уже в руках противника, и оба они стали военнопленными.

«На другой берег нужно было плыть!» — ехидно шутил его следователь.

Когда мы спросили Базыму, что он посоветует делать с мукой, чтобы кормить людей, он надолго задумался, но потом, улыбнувшись, ответил: «Царские булочки будем печь!». Этими булочками оказались пышные лепешки, выпеченные на больших сковородах, так как духовок и печей на кухне не было. Выпекали лепешки целую ночь два специальных повара. Дрожжевой закваской служил старый хлеб.

Для обедов и ужинов на складе оказалось много крупы, макарон, картофеля, сушеной рыбы, а также растительное масло. Но всего этого могло хватить не более чем на восемь дней.

Наше начальство за зоной тоже не дремало: на следующий день после полудня была отключена подача воды. На наше счастье, они забыли перекрыть пожарный водопровод, и нам удалось сразу заполнить резервные баки на кухне. Вечером повсюду в зоне погас свет, только прожекторы на вышках продолжали светить. Спасло нас, что кухня и баня работали на угле, а его запасы были большими.

На удивление всем, репродукторы в зоне не молчали. По ним мы услышали о речи премьера Великобритании Черчилля в Фултоне, предупреждавшей мир о советской угрозе. Украинцы восприняли эту речь как новую надежду: «Это война! Союзники выбросят Советы из Восточной Европы и потребуют нашего освобождения!». Но русские, побывавшие в лагерях военнопленных в Западной Европе, восприняли это скептически. Они еще помнили, как по приказу того же Черчилля их выдали в руки КГБ после окончания войны. И однажды утром на вышках лагеря военнопленных вместо английских солдат оказались советские автоматчики.

Наш хитрый нарядчик Хаджибекиров совсем не принимал никакого участия в событиях. Он выжидал, предпочитая оставаться «чистым», с тем, чтобы после установления мира вновь появиться в своей роли. Сейчас же он искал себе союзников. Как-то, встретившись, он положил руку на мое плечо и стал шепотом уговаривать меня «не лезть в огонь». «У них (понимай, у моих товарищей) по 25 лет срока, а у тебя только два, посуди сам». Внутри я понимал, что по-обывательски он прав, но моя совесть подсказывала мне другое. Уже давно, с юных лет, решил я отдать себя делу свободы, а не мещанскому счастью.

На следующий день утром жизнь лагеря опять пошла в своем обычном ритме. К умывальникам провели пожарные краны, и воды была много. Завтрак был вовремя готов, и каждый получил 600-граммовую лепешку. Баня работала, и бригады мылись и переодевались. Всех попросили выйти из бараков, и в них началась уборка.

В обед мы заметили, что на вышках появилось еще по часовому с биноклями. Наблюдают.

После обеда из репродукторов на столбах послышался незнакомый нам хриплый голос:

— Внимание, заключенные! К вам обращается начальник лагерного отделения, майор Колесников. Предупреждаю, что участие в забастовке или, прямо сказать, бунте, является преступлением, предусмотренным статьями Уголовного кодекса.

Из бараков повыскакивали во двор люди, и радио продолжало:

— Заключенные! Лишь небольшая группа безответственных лиц использует вас в своих личных целях. Задумайтесь над этим. Если вы хотите избежать личной уголовной ответственности, я предлагаю вам следующее. Всем с вещами построиться в колонну у ворот вахты. Вы будете на время переведены в другое отделение лагеря. Оставшиеся должны осознать, что они понесут суровое наказание по всей строгости советских законов. Идите к воротам и стройтесь!

Репродукторы затихли, затихли на минуту в раздумье и люди, стоящие на площади.

Этот ход начальства мы оценили как сильный. Мы его не предвидели. Обратиться сразу же к людям с разъяснениями мы не могли, у нас не было радиотрансляции. Многие же лишь впервые узнали, что они совершают «преступление». Другие вообще не знали русского языка и не понимали, что происходит.

Постепенно около вахты стала образовываться толпа людей. Наши «отряды порядка» не знали, как им поступать. Возникли толчея и споры. Получалось так, что мы удерживаем силой людей в зоне.

Максимов был болен, он лежал на нарах и кашлял. Вокруг него собрались руководители. Посыпались разные советы: «разогнать», «выпустить», «разъяснить и потом выпустить». Максимов же слабым голосом все повторял: «Просто всех желающих выпустить».

Времени терять было нельзя, назревал хаос. Впервые мы проголосовали, и оказалось, что большинство за то, чтобы выпустить. Бригадиры побежали к воротам вахты.

Паршин обратился к толпе:

— Внимание! Все те, кто решил покинуть зону, могут это сделать незамедлительно. Постройтесь перед вахтой в колонну по пятеркам, и да простит вам это Бог! — закончил он.

Люди все подходили и подходили, среди них много было прибалтов, поляков, мусульман и простых крестьян, колхозников, но ни одного украинца.

Колонна медленно оформлялась, набралось примерно человек 500, и приток людей стал уменьшаться. В окне вахты было видно самодовольное лицо начальника режима, там ликовали.

Время шло, колонна ждала. Из толпы, наблюдавшей за этим, свистели и обругивали собравшихся уходить. Некоторые даже отошли в нерешительности в сторону — передумали.

Дверь вахты открылась, появился начальник режима. Оставаясь стоять на пороге, он стал командовать:

— Колонна! Всем подровняться. Остальным отойти в сторону. Открыть ворота!

Ворота медленно растворились, и там можно было увидеть приготовленные для них грузовые автомашины.

— Первая пятерка, вперед, шагом марш!

«Благоразумные» покинули нас. Какой же теперь сценарий готовило для нас начальство?

Вечером неожиданно капитан Дашкевич появился в нашей зоне. Как он вышел с вахты, никто и не заметил. Охранные отряды молча пропустили его. Он шел в сопровождении какого-то сержанта к своему зданию.

Нам показалось это невероятным. Однако вскоре пришлось поверить — когда на пороге четвертого барака появился этот самый сержант и смущенно стал спрашивать, где тут Максимов. Его подвели к Максимову, и он передал просьбу капитана Дашкевича прийти к нему вместе с Мосейчуком. Наш посыльный побежал за Мосейчуком, а сержант терпеливо ждал, стоя снаружи. Максимов был очень слаб и постоянно кашлял. Он не мог идти и обратился ко мне: «Сходи, сынок. Это что-то важное». В эту минуту подоспел и Мосейчук, и мы направились в сопровождении сержанта к зданию.