Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

Почему капитан так рисковал и один без всякой охраны вошел в осажденную зону, было неясно. Ведь он же знал, что мог превратиться в ценного заложника. По дороге Мосейчук рассеянно заметил: «Может быть, нас-то они сейчас и возьмут в заложники?».

Микола Мосейчук был маленький, щуплый, с виду неприметный человек, лет тридцати. Было непонятно, как его слушалась эта толпа украинцев. Ведь он был совсем из другого теста, чем они, — из «советского теста». Весьма возможно, что на Западной Украине он никогда и не был и никогда не участвовал в вооруженной партизанской борьбе против Советов.

Он вырос в Киеве, в семье известного музыканта, учился в музыкальном училище, а затем в Киевском университете на историческом факультете, который так и не успел закончить. Был призван в армию простым солдатом и после окружения под Киевом попал в плен, а затем оказался в большом лагере для военнопленных в Германии. То, что он замечательно играл на скрипке, видимо, спасло его. Играя в небольшом оркестре лагеря, он был замечен профессиональным немецким дирижером, который и взял его в свой симфонический оркестр. С этого и началась его карьера. Какая-то концертная фирма нашла его и добилась разрешения возить по Европе как солиста в своем оркестре. Он с успехом играл в Вене, Берлине и Париже.

Но больше всего на свете Микола любил не музыку, а украинскую культуру и историю. В какие бы города ни приезжал он с гастролями, сразу же искал связей с местной украинской общиной, знакомился и даже читал свои доклады об украинской истории. Поэму «Кобзарь» Тараса Шевченко он знал почти наизусть и мог часами рассказывать о различных ее вариантах и переводах. Говорили, что про него узнал, и сам батька Степан Бендера и написал ему приглашение: «Езжай до меня, Микола, нам есть, о чем потолковать». Но Микола не приехал, он не мог уйти из оркестра, так как снова бы превратился в советского военнопленного. Он продолжал гастролировать.

От природы талантливый, он через два года гастролей уже хорошо говорил и читал по-немецки и по-французски. Постепенно от украинской истории он перешел к книгам по экономике и политике. В нем зрела идея создания независимого демократического украинского государства. И в этом он во многом расходился с другими украинскими политиками. Свободный от слепого национализма, он хотел создать новую Украину на принципах общего культурного наследства, общей территории и свободной экономики. Опыт развития многонационального Киева, где русские составляли около 30 %, убеждал его в том, что историческая общность украинцев и русских может только укрепить новое государство. Такая точка зрения редко находила поддержку в общинах Европы, где часто больше пели национальные песни, чем обсуждали проблемы.

Окончание войны застало Миколу в Вене, где его оркестр был на гастролях. В условиях послевоенной неразберихи он смог достать себе австрийский паспорт на имя какого-то Май-ера. Оркестр являл собой весьма пеструю интернациональную группу, и хотя советские войска были уже в городе, оркестр продолжал давать концерты даже в советском гарнизоне. Все шло хорошо, и Микола подумывал посетить Степана Бендеру в Канаде, где он смог бы продолжать учиться на украинском факультете в Торонто. Но, видимо, много было завистников в оркестре. Однажды после концерта на выходе его встретили два человека в кожаных пальто и, угрожая пистолетом, посадили в автомашину. Так он оказался в здании советской комендатуры в Вене. Остальное произошло очень быстро, и через день он уже был доставлен в Москву, в тюрьму Лефортово. Двадцатипятилетний срок присудило ему заочно Особое совещание, указав лишь: «За измену Родине с оружием в руках».

Скрытая сила и воля чувствовались в этом с виду незаметном человеке, недаром с таким вниманием и уважением относились к нему простые украинские парни. Они понимали не все его речи, но чувствовали, что он готов пожертвовать для них всем.

Некоторой противоположностью Мосейчуку, и в некотором смысле дополнением, был Гримак. Он был сотник в украинском партизанском отряде. Сначала воевали они против немецких оккупантов, а потом и против советских. Схватили его прямо в лесу, рано утром в землянке, куда неожиданно нагрянули советские солдаты. Он спал, обняв свой автомат. Таких редко брали в плен, а чаще пристреливали на месте. Выстрелили и в него, но не заметили, что он остался жив. Когда пригласили крестьян из села, чтобы убрать трупы, он еще дышал, и стрелять в него еще раз было уже поздно. Так он и оказался в тюремной больнице.

Итак, мы с Мосейчуком вошли в комнату оперуполномоченного. В ней ничего не изменилось, изменился только ее хозяин, капитан Дашкевич. Лицо его еще больше обострилось, глаза ввалились, вместо парадного кителя с орденами на нем была простая офицерская гимнастерка. Весь его печальный и задумчивый вид показывал, что с ним что-то происходит.

— Садитесь, ребята. Я знаю, что вы оба не курите, — Потянулся он к портсигару и продолжал: — Мне никто не поручал с вами встречаться, так как есть у них уже другой план. Так что об этой встрече знаете только вы и я.

Искренен он или опять играет, ломаю голову я. А он продолжал:

— Я хочу вам описать ситуацию, а там решайте сами. Ваше «Восстание ангелов» — вы, конечно, знаете этот роман Анатоля Франса — будет подавлено и, может быть, с большой кровью. Разрешено пойти и на такой вариант. — Он вздохнул, сделал паузу.

— Но еще не поздно избежать всего этого. Думаю, что не поздно… хотя и не уверен.

Наступила пауза. Тогда вступил я.

— Гражданин капитан, вы имеете какой-то конкретный план, чтобы уладить конфликт?

— Очень простой. Заявите, что вы завтра выводите бригады на работу, и я думаю, что этого будет достаточно.

Мосейчук его перебил.

— То есть вы предлагаете нам просто капитулировать. А избитые и раненые люди и все остальные? Что они нам скажут?

— Постепенно вы добьетесь расследования, но сейчас вам нужно уладить конфликт и избежать кровопролития.

— Кровопролитие уже произошло, и если мы капитулируем, то оно может и повториться.

— Вот именно — может. В таком лагере все может случиться. Давайте говорить не о том, что было, а попытаемся предотвратить еще худшее, что может произойти.

Мосейчук молчал. Было видно, что переговоры захлебнулись и тема исчерпана. Я еще раз попытался найти компромисс:

— Может быть, можно сейчас оказать медицинскую помощь раненым, а завтра встретиться с прокурором, и конфликт улажен.

— Я этого не могу вам обещать. От меня это уже не зависит. — И он уставился в одну точку. Видно, что влиять на события капитан уже не может, за руль сел кто-то другой. Следовательно, и все переговоры с ним не могут иметь реального значения. Фактически он советует нам просто капитулировать.