Владимир Зёрнов - Записки русского интеллигента

Сидел с нами очень энергичный волжский капитан старик Поплавский, настоящий «морской волк». Он командовал большим пароходом «Ольга Николаевна» и, говорят, держал себя как полный хозяин парохода. Поплавский предложил для поддержания жизнедеятельности регулярно делать гимнастику. Отозвалось человек двадцать, и я в их числе. Поплавский строил нас по четыре в ряд, становился перед группой и сам делал разные простые движения, а мы по команде их повторяли.

Однажды не успели мы кончить гимнастику – открывается дверь и дежурный вызывает Поплавского. Тот бодро отправился. Мы думали, что его вызвали на допрос, но бедный старик не вернулся – его ночью расстреляли. Конечно, гимнастика была тут ни при чём.

Как просачивались сведения к нам из-за стен тюрьмы, я даже не соображу. Но мы более или менее знали, что делается на белом свете. А про гимнастику я вспомнил вот по какому поводу. Когда мы узнали о судьбе Поплавского, погоревали об интересном товарище, но решили дело, им начатое, продолжить. На место Поплавского встал ещё молодой человек, тоже водник. Раза два-три мы благополучно провели наши гимнастические упражнения, и вдруг, также во время упражнений, когда молодой водник командовал нашими движениями, снова отворяется дверь и дежурный вызывает его: «Такой-то, возьми кружку и ложку и выходи!» [49].

Этот вызов произвёл на нас удручающее впечатление. Мы были уверены, что молодой человек также вызван на расстрел. Никто после этого не захотел командовать гимнастикой, и наши упражнения прекратились. Но на этот раз мы оказались, к счастью, не правы. Уже в Москве я встретил этого молодого человека на Страстном бульваре, и мы так обрадовались друг другу, что крепко расцеловались. Оказалось, что когда его вызвали, то тут же отпустили на свободу.

Был и такой случай: перед самым вечером вводят в нашу камеру человека, которого я сразу узнал. Я знал его мальчиком и встречал на катке Патриарших прудов. Это был некто Торопов. Приобрёл он печальную известность тем, что сделался махровым черносотенцем, членом «Союза русского народа» (кажется, ещё в период русско-японской войны). Торопов в ресторане застрелил сотрудника либеральной газеты, с которым у него вышел какой-то «принципиальный» разговор. Несмотря на то, что преступление было совершенно очевидно, суд оправдал Торопова. И вот этот Торопов входит, и весьма развязно, в нашу камеру. Я испытал ощущение, которое обычно испытываешь, когда видишь какого-нибудь гада – змею или жабу. Тем более что Торопов и внешностью напоминал жабу – небольшого роста, очень плотный, с большим лицом и особенно большим ртом. Я сидел в своём уголке и одним ухом прислушивался, как Торопов повествует о своих свиданиях с власть имущими и высочайшими особами. Слышать всё это было противно.

Перед сном стали назначать дежурного на следующий день. И как на грех, была моя очередь. Торопов услышал мою фамилию.

– Это какой Зёрнов? Ректор университета? Владимир Дмитриевич? Как же, как же, я знал его мальчиком! Где же он? – И, увидав меня, направился ко мне.

Подойдя, он стал напоминать встречи на Патриарших прудах. Я делал вид, что с трудом вспоминаю давно прошедшие годы, и разговора, естественно, не поддерживал.

Легли спать. Вдруг открывается дверь и дежурный, при свете ночника с трудом разбирает записку:

– Топорков, что ли, – произносит он вялым голосом. В ответ молчание.

– Есть тут Топорков? – усилив голос, крикнул дежурный.

– Нет, Топоркова здесь нет! – донеслось из камеры.

– Ну, Торопов, что ли.

– Торопов есть.

– Ну, Торопов, собирайся!

Торопов быстро вскочил с нар. И развязность его как ветром снесло. Он в ужасе вскрикнул:

– На расстрел?

Дежурный грубо расхохотался – очень уж забавным показался ему испуг смертника. И со словами: «Как они этого боятся!» – он увёл нашего недолгого гостя.

Торопова расстреляли, по-видимому, в эту же ночь. Этот, по крайней мере, получил по заслугам.

Время от времени то одного, то другого вызывали на допрос. Помню, как вызывали и Бенешевича. Он сильно волновался, у него дёргались мышцы на передней части шеи, под подбородком. Однако допрос продолжался недолго, и Бенешевич, успокоенный, возвратился в камеру. Он был освобождён в Саратове на Страстной неделе (я находился уже в Москве, в Бутырской тюрьме) и, говорят, из тюрьмы пришёл прямо в церковь [50].

Вызвали на допрос и меня. Чудной это был допрос. Следователь в штатском платье имел вид народного учителя. Спрашивать, собственно, было не о чем, всё было известно. Выступал я и в университете, и в других местах публично, никаких секретов не делал. Один вопрос меня удивил:

– Не рассказывали ли вы во время выступления анекдота про «серп и молот»?

– Что вы, какие анекдоты! – в искреннем удивлении воскликнул я. – Доклад был на чисто философскую тему. А какой же есть анекдот по этой части?

Следователь замялся, анекдота не рассказал.

Я не мог понять, в чём заключается вся эта шарада. Впоследствии-то мне всё, конечно, объяснили.

Официальные вопросы были закончены. Но «народный учитель» скоро меня не отпустил. Он стал расспрашивать: возможно ли межпланетное сообщение, можно ли летать на Луну, возможна ли жизнь на Луне и других планетах, – как будто он искал другую квартиру и спрашивал меня, не слышал ли я – не сдаётся ли где подходящее помещение и как туда проехать. Мне пришлось разочаровать его в возможности жизни и на Луне, и на Марсе. Беседовали мы со следователем на эти темы часа полтора. Так что мои товарищи по камере начали уже беспокоиться за меня.

Концентрационный лагерь. Пересылка в Москву

Наступила тёплая весенняя погода. Нас перевели в здание, которое называлось «концентрационный лагерь» {568}. В сущности, это была та же тюрьма. Громадное здание выходило фасадом на Московскую площадь. Нас вели в строю, окружённом тюремной стражей, которая держала оружие наизготовку, а начальник тюрьмы, также сопровождавший нас, демонстративно размахивал револьвером. Всё это, разумеется, было совершенно излишне. Никто из нас не собирался бежать. Я лично ко всему этому относился как-то спокойно. Единственно, что волновало меня, – как там Катёнушка с ребятами? Вскоре я узнал, что Катёна ведёт себя как героиня: спокойно, с полной уверенностью, что вся история кончится благополучно.

Отвели нам просторную комнату – хоть танцуй (из этой камеры как раз и был взят молодой водник), но никаких нар не было. Комната – совершенно пустая. Нам пришлось устраиваться прямо на полу. Прогулки отменили: не имелось изолированного двора. Здесь-то я и получил горячий кофе от немки Ивана Исаева, который уже перешёл на работу в милицию.

За время сидения в этом помещении я имел два свидания – одно незаконное с Катёнушкой, его устроил А. А. Богомолец, а другое официальное с В. В. Голубевым, который замещал меня как ректора {569}. Александр Александрович Богомолец был каким-то консультантом при тюремной больнице и провёл в лабораторию Катёнушку под видом медицинской сестры, а меня через «глазок» известили, чтобы я записался на приём в амбулаторию. Нам врачи дали возможность поговорить в отдельной комнате. Катёна принесла мне гостинцев и даже папирос: она знала, что я в тюрьме закурил. Сама Катёнушка была бодра, да и дома всё было слава Богу.