Владимир Зёрнов - Записки русского интеллигента

Самоё чествование всё же открыл оркестр в лице своего капельмейстера г. Фельдта, который прочёл и вручил К. А. Кламроту адрес следующего содержания:

„Дорогой и глубокоуважаемый товарищ, Карл Антонович!

Тяжело расставаться и выражать пожелания товарищу, с которым прослужилось 10–20 лет, но что сказать человеку, прослужившему чуть не полвека искусству и стоящему на страже его истории и преданий. Здесь только два выхода: или написать целую книгу как продолжение истории Русской оперы на Московской сцене, или поручить этому листу сказать:

«Дорогой товарищ! Твой дивный образ необычайной красоты и сердечной простоты сохраним мы навсегда. Он будет постоянно стоять перед нами как идеал самоотверженному служению искусству и образец товарищества, и каждому новому члену нашего оркестра мы скажем, с гордостью и любовью, показывая на твой пульт:

– Здесь полвека трудился Кламрот!

Прими же, дорогой товарищ, выражения нашей любви и будь уверен, что каждый раз наши сердца забьются, когда при нас произнесут твоё имя“».

Кроме адреса, оркестр поднёс К. А. Кламроту на цветной подушке роскошный серебряный альбом с его инициалами и прочувствованную надпись.

Со слезами на глазах благодарил растроганный К. А. Кламрот своих товарищей и жал им руки. После оркестра Карла Антоновича чествовали артисты в лице своего главного режиссёра А. И. Барцала, сказавшего ему небольшую прочувствованную речь.

Речь сопровождалась подношением на цветочной подушке золотого с бриллиантами жетона, который был вручён К. А. Кламроту г[оспо]жами Дейша-Сионицкой и Маклецкой.

Нечего и поминать, что все подношения и речи сопровождались дружными аплодисментами вставшей со своих мест публики.

К. А. Кламрот благодарил, жал руки товарищам и артистам и кланялся публике, которая настойчиво требовала повторения solo; оно было повторено, и исполнителя его ещё раз наградили дружными рукоплесканиями.

Официальное чествование закончилось, но по окончании акта «Травиаты», когда г. Кламрот вышел раскланиваться по требованию публики, чествование превратилось в овацию, устроенную ему его поклонниками и почитателями.

Кроме подношений, речей и адреса К. А. Кламрота почтили сегодня телеграммами почти все наши музыкальные общества и кружки, а также некоторые отдельные видные представители мира оперы и музыки».

В 1904 году П. Н. Лебедев со своими учениками перешёл в новое здание Физического института (ул. Моховая, 11, в настоящее время – Институт радиотехники и электроники РАН). Во втором этаже разместилась его личная лаборатория, а в подвальном помещении проводили экспериментальные исследования ученики. Отсюда и пошло ставшее широко известным в научном мире название «Лебедевский подвал». Его атмосфера и быт великолепно описаны в статье профессора К. А. Тимирязева «Новые потребности науки XX века и их удовлетворение на западе и у нас» (Тимирязев К. А. Сочинения. М., 1939. Т. IX. С. 64–65), а также в воспоминаниях Д. Д. Галанина «Лебедевские подвалы» (Природа. 1968. № 9. С. 82–87).

С 1901 по 1906 год Вильгельм Яковлевич Альтберг (1877–1946) работал в лаборатории П. Н. Лебедева над темой: «О силах давления звуковых волн и об абсолютном измерении интенсивности звука»; в последствии занимался исследованиями в области геофизики, в частности, гидрофизики и гидрологии.

Анна Егоровна Полова [урождённая Машковцева] (1850–1927), тётя В. Д. Зёрнова по материнской линии.

Описываемая встреча могла произойти, когда Ф. И. Шаляпин ездил в 1901 году к отцу, Ивану Яковлевичу Шаляпину (1838–1921), известившему сына о плохом состоянии своего здоровья. «Я тотчас же, – вспоминал Шаляпин, – собрался и поехал к нему пароходом до Казани и Вятки.…» (Шаляпин Ф. И. „Страницы из моей жизни“. М., 1990. С. 215).

Имение Пензенской губернии Инсарского уезда при деревне Еникеева Поляна было куплено в июле 1853 года у коллежского асессора Григория Ивановича Безгина. Он же в свою очередь приобрёл его 6 августа 1852 года с публичного торга, заплатив 19 тясяч 305 рублей серебром Воспитательному Дому, к которому это имение отошло «по просроченному обязательству девицы Марьи Александровны Титовой, в займе её […] в четырнадцать тысяч сорок рублей» (Коллекция В. А. Соломонова).

Деревня Еникеева Поляна Инсарского уезда Пензенской губернии, находилась вблизи судоходной реки Мокши. По данным 9-й ревизии, проведённой в 1850 году, имение имело 638 десятин 695 квадратных саженей пахотной земли и 6 десятин строевого осинового леса и 312 душ мужского пола, состоящих на оброке, занимавшихся хлебопашеством и тканьем рогож, сбываемых ими в городах Тамбове и Воронеже.

Неточность; в подписанной девицами Александрой и Софьей Николаевными Зёрновыми, Верой Николаевной Краснопевцевой и Надеждой Николаевной Артёмьевой и заверенной московским нотариусом А. А. Поль доверенности от 21 мая 1877 года говорится не о выкупе их долей имения, а о передаче сёстрами в пользу Д. Н. Зёрнова прав на «полное управление и хозяйственное распоряжение» им. Известно также, что «на основании сей доверенности 1886 года Марта 19 по реестру за № 1119 в конторе Московского Нотариуса А. А. Поль явлено от Г[осподина] Зёрнова передоверие к Коллежскому Советнику Сергею Николаевичу Зёрнову на управление имением и отдачу оного в аренду» (Коллекция В. А. Соломонова).

Михаил Матвеевич Бородай (1853–1929), русский театральный деятель, антрепренёр. С конца 1880-х годов содержал оперные и драматические труппы в Харькове, Киеве, Казани, Саратове, Одессе, городах Урала и Сибири.

Его антрепренёрские способности в разных видах сценического искусства современники оценивали неоднозначно. Вот что, например, писал по этому поводу в 1920-х годах бывший редактор газеты «Саратовский вестник» Н. М. Архангельский:

«Бородай был своего рода административно-хозяйственным гением театра. Он считался главой „товарищества“, но фактически был полным хозяином дела, которое быстро поставил блестяще. […] Он не только умел привлекать лучшие актерские силы, – он обладал особым чутьем на молодые таланты, умел находить их и использовать их с наиболее сильной стороны». Но об оперной антрепризе Бородая Н. М. Архангельский отзывался отнюдь не восторженно. «Оперное дело, – констатировал он, – Бородай знал плохо, вернее – совсем его не знал. На нём он и споткнулся. Крах лишил его душевного равновесия, уверенности в себе и после этого счастье изменило ему. […] Кончил Бородай службой в какой-то «конторе», на положении маленького конторщика…» (Архангельский Н. М. Прошлое Саратовского театра. По личным воспоминаниям // Весь Саратов. Альманах-справочник на 1925 год. С. 411–412, 414).