Владимир Рекшан - Самый кайф (сборник)

Можно было сдаться и отправиться спать на пол к африканцам. Но русский рок закалил нас в музыкальных боях.

– Ну ты, урод! – с угрозой произнес я и сбросил космополита с теплой скамейки.

– Убью! – добавил Анатолий Августович, и пьяный понял, что не его взяла, поднялся и побрел к неграм.

За час до поезда все артисты стояли на перроне. Никто не опоздал, и мы покатили в Италию. Так же, только один, ехал Вилли Усов. О нем – скоро.

Европа состоит из маленьких стран. Лузгали мы эти страны, как семечки. Скоро Венгрия кончилась и началась Югославия. В одном из городов, забыл в каком, поезд стоял полчаса и я пробежал вокруг вокзала, посмотрел последнюю славянскую землю. Вокруг торговали чем попало, и на ценниках с трудом умещались нули. Про инфляцию я еще ничего не знал и удивлялся.

Поезд порыл дальше, и в нашем купе оказался полный, приятной внешности мужчина средних лет с огромным чемоданом. Алжирец. Когда-то он учился в Москве, теперь работал инженером-мелиоратором. Наш портвейн давно кончился, а у алжирца имелась бутылочка.

– Еду во Францию к сестре, – сказал алжирец, когда мы выпили по первой. – Но через Италию ехать! Пограничники все время бомбистов-террористов ищут. Могут и с поезда снять. Араб же я только по происхождению. А по сути – инженер-мелиоратор.

– Да, – кивнул Джордж, – абсурд!

Чем ближе к итальянской границе, тем больше инженер волновался. Он вытирал вспотевший лоб платком и курил сигару. Нонконформисты струились по вагону, слышались реплики:

– Италия, скоро Италия! Скоро свободный мир!

Наконец поезд остановился и появились погранцы в пестрых фуражках. Они обходили купе за купе, брали красные паспортины, вскрикивали радостно:

– Руссо! Руссо!

Зашли к нам, улыбаются. В кучу красных паспортов я засунул паспорт алжирца.

– Руссо! Руссо! – вскрикивал пограничник, листая паспорта, и вдруг замолк, спросил мрачно: – Арабо?

– Уи, синьоре. – Инженер сидел ни жив ни мертв.

– Выходи!

Алжирец почти плакал. Мы помогли ему вынести чемоданы из вагона.

– Да здравствует Советский Союз! – сказал инженер на прощанье, и мы поехали дальше.

Рано утром мы приехали в Рим – колыбель европейской цивилизации. После долгой дороги нас несколько покачивало в этой колыбели. Напротив вокзала, посреди площади, по которой в несколько рядов несутся машины, – что-то вроде скверика с монументом. Там нас должны встречать. Должны были встречать и Усова. Через неделю мы выпивали на Форуме, сидя на античном мраморе, из граненых стаканчиков, взятых в Италию из Питера вместе с маленькой; выпивали за здравие Вечного города, за римское право, за нас и за вас. Вот что тогда рассказал Усов:

«Я вышел из вокзала с чемоданом и сумкой. Дождался зеленого света и перешел площадь. Только я пошел к монументу на встречу, как набежала откуда-то толпа девок-малолеток. Цыганистые такие с виду. Они стали меня дергать за разные части тела и одежды. А я отмахивался. Они чего-то прощебетали и убежали. Поставил чемодан и стал поправлять одежду. Вижу – сумка открыта! Роюсь в ней – нет бумажника! В нем – паспорт и обратный билет! За секунду я понял, что стал международным бомжом. Оборачиваюсь и вижу, как девичья стайка бежит, перескакивая через машины. Бросаю чемодан на хер и бегу за ними. Я же один год в университете итальянский изучал. Но тут – все слова забыл. Кричу только:

– Синьоре! Пер фаворе!

Меня не задавили. А они уже по узкой такой улочке несутся. А я за ними. Они сейчас во двор нырнут – фиг найдешь. Навстречу трое итальянских мужиков идут. Они поняли мои вопли и малолеток тормознули. Тут и я подбежал.

– Бля-бля-бля-бля! – вопят девицы.

– Бля-бля-бля! – кричат мужики.

– Паспорт, бля, свиздили! – кричу я.

И минуты не прошло, как подлетел „воронок“ с решетками и из него выскочили автоматчики. За автоматчиками лениво вышел кто-то вроде местного сержанта. Все продолжали вопить, и я вопил:

– Я – русский! У меня, бля, паспорт свиздили и обратный билет. Синьоре! Пер фаворе!

Сержант крутил головой и ковырял в носу. Наконец наковырялся и произнес тихо так:

– Бля-бля.

Малолетки вздрогнули, а одна из них задрала юбку и вытащила из трусов мою паспортину с билетом. Мне вернули гражданство и социальное положение в обществе, а девку автоматчики схватили, бросили в „воронок“ и укатили. Мужики тоже отвалили. Я пошел к чемодану, думая, что и его свиздили. Но он уцелел. Такая история…»

Теперь историей Усова никого не поразишь, но тогда до «гримас капитализма» нам еще предстояло прожить несколько лет. Тогда казалось, что в нынешнем капитализме предприниматель будет ходить в обнимку с пролетарием и вместе с ним нюхать фиалки…

В городе Бари тепло. Идет дождь. На некоторых стенах висят афиши с рекламой нашего фестиваля. Город Бари известен лишь своей футбольной командой и мощами Николая Угодника, любимого русскими святого. Скучновато барийцам живется, без андеграундного фестиваля им никак. Мы с Джорджем должны читать доклады в первый день фестиваля, но приехали-то мы ко второму. С нами не знают что делать. В конце концов предлагают прочесть доклады в монастыре. Точнее – на лестнице бывшего монастыря перед выступлением театра «Дерево».

На каменной лестнице сидело с дюжину нетрезвых нонконформистов из нашей делегации и несколько прибившихся к ним итальянцев. Я прочел несколько бодрых страниц и даже манифест «Метод социалистического идеализма», хитроумный текст которого я здесь не стану приводить. Желал я этим методом сразить Горького, но, как выяснилось позднее, не сразил. Джордж тоже что-то такое непростое говорил. Бедная переводчица с трудом переводила наши речи, и в итоге питерские нонконформисты все заснули, сморенные вином и теорией, а итальянцы убежали.

Но итальянцы вернулись, чтобы эстетически насладиться выступлением театральной труппы «Дерево». При входе в зал, где предполагалось само представление, стали выламываться бритоголовые юноши и девушки, катались по каменным плитам. Катания и выламывания означали увертюру. После увертюры актеры ушли в зал, а итальянцы не поняли – им показалось, что представление закончилось. Итальянцы отвалили, а мы остались. В таком духе понимания-непонимания фестиваль и проходил.

Мрачные тона несколько разбавил Курехин, нашедший на окрестных пастбищах коня с конюхом, а в местном монастыре – хор монастырских девушек.

Гордые тем, что нас никто не понял, мы собирались после трапезы в ресторане отправиться в местную Ла-Скалу смотреть на «Популярную механику» итальянского разлива.

Кормили нас обильно. Официанты подходили с бутылками и спрашивали:

– Бьянко? Россо?

Присмотревшись к их манипуляциям, я предложил Джорджу: