Владимир Рекшан - Ленинградское время, или Исчезающий город

Смешно сказать, но в советских магазинах для приобретателей холодильников, стиральных машин и мебели был открыт беспроцентный кредит. Просто приносишь справку с работы и забираешь вещь. А из зарплаты вычитают понемногу в течение года. И, самое главное, в кредите никакого обмана и подвоха. Цены на некоторые продукты росли, но незаметно. Проезд в автобусе и метро стоил все те же пять копеек. Все где-то работали. Инженеров было пруд пруди. Многие на рабочем месте били пресловутые баклуши. Многие жаловались на отсутствие перспективы и карьерного роста. Десятки тысяч ленинградцев обзавелись дачными участками и ковырялись в огородах. Приходится часто слышать насмешки по поводу тех участков – жалкие, мол, шесть соток. Что тут скажешь! Первое: были участки и по двенадцать соток. Мой отец от научно-производственного объединения получил именно такой. Второе: как-то уже в 90-е, когда нас накрыло цунами моментального капитализма, я привез на родительскую дачу одного взрослого американца. Он все осмотрел, а после спросил:

– Скажи, Владимир, хау е фемили хав гот зы дача?

Я объяснил, сказав, что по стране миллионы семей получили участки даром.

– Фри! – воскликнул житель Мичигана. – Итс нот посибл! Анбиливибол!

– Очень даже посибл, – с искренней гордостью ответил я.

Американец Питер только руками развел.

Как раз накануне финала брежневского правления родители решили построить нормальный дом. Вместо халупы без фундамента было принято решение возвести нечто более серьезное.

Отец по знакомству купил сборный дом, который производили, кажется, в Невской Дубровке по финскому проекту. Участок наш в Рощино за линией Маннергейма. Родители нашли местных мужиков, подрядившихся дом возвести за месяц. Пока они ходили вокруг кругами и пропивали аванс, я копал котлован под фундамент. Мужики приходили поддатые и важничали, работу не начинали. Родители волновались. В очередной раз, увидев их кривые рожи, я, отложив лопату, вылез из ямы, взял топор, подошел к лже-работягам и сказал, что сейчас разрублю их на мелкие части, чтоб они валили отсюда и не возвращались. Мужики протрезвели и убежали. И через неделю даже принесли остатки аванса.

Жест получился красивый. Но что-то следовало делать со сборным домом. Начинался август. Если дом не поставить под крышу до октября, то материалы за зиму просто сгниют.

У меня был литературный приятель Валера Суров. В Ленинград он приехал из Казани, до этого строил КамАЗ, а до КамАЗа вкалывал в Норильске. Он писал интересные жанровые рассказы и повести про трудовую жизнь и уже начал печататься. Помню его публикацию про Север в журнале «Аврора». Называлась проза выразительно – «Три лаптя по карте». В советское время журналы с радостью брали прозу про труд. Так же, как сейчас намного легче издаться, если станешь выдавать сочинения про маргиналов или половых страдальцев.

Суров был парень рукастый и, узнав о проблеме, взялся за тысячу рублей дом построить. Я на строительстве работал домкратом, отец обеспечивал материалами, и к середине сентября дом мы построили. Я только что закончил спортивную карьеру, и сил хватало. Полученные навыки мне очень помогли в ближайшие годы переносить литературную бедность. В итоге я с разными умелыми знакомыми построил домов шесть. Как-нибудь я еще воссоздам эту часть советско-ленинградской жизни.

Теперь снова про музыку. Пока рок-клуб набирал обороты, в Ленинграде господствовала итальянская эстрада. Из любого кафе, бара, почти из каждого магнитофона – отовсюду доносился голос Адриано Челентано: «Со-ле, тарам-там-там-та-там-там! Соле! Тара-та-тата-та-та-тара-ра…» Или: «Пай-пай-пай-па-пай…» Итальянцев впервые лично я услышал в середине 60-х. Это было на спортивной базе Ленинградского военного округа, где я был на сборах. Возвращаюсь после вечерней тренировки в казарму, куда нас, школьников, поселили. Все сидят в холле возле махонького черно-белого телевизора и смотрят прямую трансляцию с фестиваля в Сан-Ремо. И тренеры, и юные спортсмены – все вместе. Где-то до двух часов ночи.

В 70-е на советских экранах появилась комедия «Блеф» с Адриано Челентано в главной роли. Тут-то итальянский психоз в Советском Союзе и начался. Помню Джанни Моранди, дуэт «Рики и Повери», Тото Кутуньо. Песни их простые, мелодичные, задушевные и хитовые. Без рок-музыкального гитарного драматизма. Простые и понятные. В некоторых имелось якобы социальное содержание. «Песни протеста» – так их называли. Но Челентано, конечно, лидировал в ленинградском сознании. Актерские способности и съемки в кино, конечно, помогали, но он и сам по себе был классным. Да и сейчас таким продолжает оставаться, несмотря на угрожающий возраст.

Советская пропаганда, возможно, рассматривала итальянцев как альтернативу британо-американскому рок-вторжению. Все-таки в Италии коммунисты являлись влиятельной партией. Да и народ не особо богат. Да и мафия, сросшаяся с государством, наглядно демонстрировала загнивание эксплуататорского общества в фильмах Домиано Домиани. Они вовсю шли в прокате и пользовались успехом.

Я тогда написал повесть, вошедшую позднее в мою первую книгу. Несколько гротескный Челентано стал одним из ее главных героев. Вот цитата:

«…Я ударяю синьора Винсенте по плечу, он ударяет меня. Мы вылетаем в Сан-Ремо. Тысячи людей и миллионы лир ждут меня. Буржуазная сволочь курит в первых рядах. Иду к микрофону в белых тапочках, смеясь фарфоровыми зубами. Гриф гитары удобно лежит в руках. Всегда буду помнить мастера Лоренцо. Три года тому назад он сказал мне, притворно сердясь: „Адриано! Собака ты женского пола. Разве итальянец может играть на такой гитаре! Бери инструмент и проваливай прочь с моих глаз!“ Добрый, старый мастер Лоренцо. Я помню тебя, несмотря на миллионы. Как там твои Джанна и Луиза? Много ли внуков у тебя, Лоренцо? Три года назад их было четверо…»

Популярность итальянцев в СССР не поддается никакому логическому осмыслению. А вот интересный факт, найденный мной в Интернете: юного Челентано после победы в конкурсах рок-н-ролла в 1961 году призвали в армию. Он служил в Турине. Казарма солдата Адриано находилась на бульваре Советского Союза.

Одно время жильцы каждого ленинградского дома усаживались возле телевизоров во время трансляции фестиваля из польского города Сопот. Если фолк-роковый образ Марыли Родович вполне устраивал советскую цензуру, то появление в 1971 году на сцене Сопота британской, вполне себе слабенькой группы «Кристи» убило этот фестиваль наповал. Всего-то вышли на сцену сильно волосатые британцы в майках, а у фронтмена на шее, если не ошибаюсь, висел большой христианский крест. Ведущая, как сейчас помню, потеряла самоконтроль, стала вскрикивать: «Безобразие! Они же артисты! Как они одеты? Как ведут себя?». Пели «Кристи» песню под названием «Йеллоу рива», что, понятное дело, переводится как «Желтая река». «Йелоу ри-ва! Йеллоу ри-ва!..» Затем к «Желтой реке» кто-то из советских песенников сочинил слова, и она стала всесоюзным хитом под дебильным названием «Толстый Карлсон».