Гильдебрандт-Арбенина Николаевна - «Девочка, катящая серсо...»

Когда мы с нею прощались, она заплакала. Я оставила ей сахар и еще что-то, умоляла Линцу за ней следить. У меня было тяжелое предчувствие, когда мы ехали на вокзал в машине; было очень ясное утро, улицы были чисто выметены, но я почему-то подумала, что никогда больше не увижу эту Бассейную, эту Знаменскую…

Маша ездила с нами, чтобы помочь при посадке. Так и не увидела я больше никогда ни моего города, ни Маши, ни Периколы {33} 33 Перикола — кошка О. Н. Гильдебрандт. , ни Кулиньки — моей Лины Ивановны…

< 1950-е >

С Митрохиным у меня связан белый цвет. Когда я к нему пришла в первый раз, то была очень удивлена: это напоминало Украину с выбеленными стенами. Потом я узнала, что он родом из Ейска и происходит от казаков. Вероятно, он с детства привык к таким белым стенам. Казацкая кровь у такого «тихого» человека! Но у него было большое внутреннее упорство.

Я встретилась с ним впервые в гостях у Михаила Кузмина, а потом стала бывать и у него. И в Ленинграде, и в Москве — те же белые стены и те же садики во дворах. И везде — очень чисто, и ничего лишнего. Одна или две картинки на белой стене.

Иногда мы бывали в кино. Памятным мне остался один сеанс в бывшем «Пиккадилли» (теперь «Аврора») — «Трагедия любви» с Мией Май, Яннингсом и «красавцем» Гайдаровым {34} 34 «Трагедия любви» («Tragödie der Liebe», 1923) — немецкий фильм режиссера Дж. Мэя; в ролях: М. Дитрих, Э. Яннингс, М. Мэй. . Тогда к фильмам давали дивертисмент, и я помню песню, которая очень нравилась и Митрохину, и мне. Слова такие: «Горят закаты родной земли. Идут солдаты…» Мотив был какой-то торжественный. У меня сохранился рисунок Митрохина к этому фильму.

Кузмина Митрохин посещал довольно часто: кроме него, приходили Верейский, Воинов, Добужинский, Арапов, Божерянов, позже — Лебедев, Осмеркин и другие художники.

Жена Митрохина — Алиса Яковлевна Брускетти, ходила в студию, где рисовала с натуры. Она была немногословна и похожа на студентку из Лозанны — медичку или химичку. Изредка Митрохины бывали у меня. Помню особую любовь Митрохина к Тулуз-Лотреку.

Дмитрий Исидорович иногда говорил о людях насмешливо, но очень мягко, беззлобно. Я не представляю себе человека, который мог бы на него обидеться.

В Москве мы почти не вспоминали о прошлом, обоим это было очень печально. У него была небольшая библиотека. Он много читал. Вдоль аллейки к его дому росли цветы.

Дмитрий Исидорович с большой теплотой говорил о своих знакомых, которые его навещали и приносили ему книги. Около него всегда были цветы и фрукты — для очередного натюрморта.

Он всегда меня удерживал обедать — мы разговаривали долго, до вечера.

У Митрохиных был какой-то особый — не удивляющийся, не то одобрительный, не то осуждающий — возглас, слова я забыла, но эта интонация и выражение лица остались в моей памяти.

1976

Меня спросили — кто, не помню, скорей всего, Н. В. Кузьмин — не боюсь ли я числа 13. Нет! Я, безумно суеверная, этого числа не боялась. К тому же я очень любила Бальзака «Историю 13», особенно всё о Де Марсе {36} 36 Анри де Марсе — один из героев цикла О. де Бальзака «История Тринадцати» (1834). .

Я никогда не была ни на одной из выставок — и, следовательно, ни на одном из заседаний и бесед.

Я хочу вспомнить о товарищах, начиная с тех, кого знала всего меньше.

Последняя из «13», кого я узнала, была (в 1948 г.) Удальцова. Мне рассказывали, что она очень талантливая и пережила много печального. Я не помню картин в ее квартире, она мне подарила свой рисунок и приняла очень приветливо. Я старалась говорить по возможности не глупо и почтительно и как будто сумела. У нее было что-то вроде ремонта или перестановки.

Мы с ним были (в Москве, до войны) на выставке, где должны были быть его картины. Где — не помню. Когда я переходила из комнаты в другую, я в просвете увидала картину — чью, я не знала, — увидав ее, я вскрикнула и схватила за руку Рыбченкова. Это была «Сухарева башня» {37} 37 Согласно комментарию М. А. Немировской, местонахождение картины «Сухарева башня » («Утро на Садовой») неизвестно. Первоначальный эскиз хранился у дочери художника. . Но мне показалось: кусок Петроградской стороны — красновато-кирпичное здание в мареве. Это было похоже на места Незнакомки, — как очень мило высказался сам Блок: «улица, где шлялась незнакомка». Какой-то ленинградский (петербургский) весенний вечерний туман овевал это кирпичное здание, почти таинственный. Я долго не могла забыть эту картину! Реакция на нее моя была искренней и, может быть, неожиданной для самого Рыбченкова. Он потом пригласил меня посмотреть его мастерскую. Район был для меня незнакомый! Рыбченков подарил мне несколько своих акварелей. Я видала потом его работы в «Огоньке» и других изданиях, но самого Рыбченкова больше не видала. У меня о нем хорошее воспоминание, и на все падает свет от его таинственной, восхитительной картины.