Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

«Мандельштам никогда не объяснял того, о чем говорил, и ничуть не сомневался в том, что он будет понят собеседником. С теми, кто, по его мнению, не был способен его понять, Мандельштам вообще не стал бы разговаривать. Когда он сталкивался с пошлостью или глупостью, он злился, смеялся, даже хохотал. Серьезен Мандельштам бывал только в поэтической сфере. Чтение стихов было для него каким-то обрядом; читал он торжественным и спокойным голосом, скандируя на классический лад и сопровождая кадансы пассами: он то широко разводил руками, то поднимал и опускал их перед собой таким образом, словно успокаивал разбушевавшиеся ритмические волны» (А. Лурье. Детский рай).

«Мандельштам был одним из самых блестящих собеседников: он слушал не самого себя и отвечал не самому себе, как сейчас делают почти все. В беседе был учтив, находчив и бесконечно разнообразен. Я никогда не слышала, чтобы он повторялся или пускал заигранные пластинки. С необычайной легкостью Осип Эмильевич выучивал языки. „Божественную комедию“ читал наизусть страницами по-итальянски. Незадолго до смерти просил Надю выучить его английскому языку, которого совсем не знал. О стихах говорил ослепительно, пристрастно и иногда бывал чудовищно несправедлив, например к Блоку. О Пастернаке говорил: „Я так много думаю о нем, что даже устал“ и „Я уверен, что он не прочел ни одной моей строчки“. О Марине: „Я – антицветаевец“.

…Больше всего на свете боялся собственной немоты. Называл ее удушьем. Когда она настигала его, он метался в ужасе и придумывал какие-то нелепые причины для объяснения этого бедствия. Вторым и частым его огорчением были читатели. Ему постоянно казалось, что его любят не те, кто надо. Он хорошо знал и помнил чужие стихи, часто влюблялся в отдельные строчки, легко запоминая прочитанное ему» (А. Ахматова. Об Осипе Мандельштаме).

«Интереснее говорить с Мандельштамом, – он немножко бестолковый, иногда точно отсутствующий, иногда панически-озабоченный, но если бывает „в настроении“, то остроумен и весело-гиперболичен. Он на лету схватывает суть вещей, умеет их „узнавать“ и каждую осветить по-своему. Он жонглирует парадоксами и метафорами, за которыми не чувствуется ничего устойчивого, если не считать какой-то постоянной „филологической тревоги“. Он какой-то бездомный, егозливый и, вероятно, довольно несносный в общежитии, но есть что-то трогательное в том, что он так важно вздергивает кверху свою птичью взъерошенную головку, и в том, что он всегда небрит, а на пиджаке у него либо пух, либо не хватает пуговицы. К нему бы нужно приставить хорошую русскую няню, которая мыла бы его и кормила манной кашей. А он читал бы ей за это стихи и предлагал бы взять из его ладоней немного солнца и немного меда. За отсутствием няни он, кажется, испытывает терпение своих приятелей, этот „ужас друзей, златозуб“, как прозвал его кто-то. Его и любят, и страшатся, ибо одинокий золотой зуб, приветливо мерцающий при улыбке поэта, сигнализирует одновременно извержение прекрасных стихов и посягательство на небольшой, но безнадежный кредит» (Э. Голлербах. Встречи и впечатления).

«Обиталище Осипа Мандельштама представляло собою нечто столь же фантастическое и причудливое, как и он сам, это странное и обаятельное существо, в котором податливость уживалась с упрямством, ум с легкомыслием, замечательные способности с невозможностью сдать хотя бы один университетский экзамен, леность с прилежностью, заставлявшей его буквально месяцами трудиться над одним недающимся стихом, заячья трусость с мужеством почти героическим, – и т. д. Не любить его было невозможно, и он этим пользовался с упорством маленького тирана, то и дело заставлявшего друзей расхлебывать его бесчисленные неприятности» (В. Ходасевич. ДИСК).

Прозаик, журналистка, киносценарист. Публикации в журналах «Против течения», «Весь мир», «Огонек», «Новая жизнь», «Женское дело», «Мир женщины», «Женская жизнь» и др. Сборники рассказов и повестей «Миниатюры» (Харьков, 1906), «Невозможное» (М., 1912), «Идущие мимо» (М., 1913), «Кровь и кольца» (М., 1916). Романы «Тебе Единому согрешила» (М., 1915), «Женщина на Кресте» (М., 1916). Киносценарии к фильмам «Дурман» (1915), «Смерч любовный» (1916) и др. (всего поставлено 10 фильмов). Покончила с собой.

«Я встречалась с ней у Любови Столицы. Избегая шумных вечеров, вроде „Золотой грозди“, она приходила, когда присутствовало мало народа.

Столица относилась к ней со снисходительной иронией, подсмеиваясь над ее романами, черными, длинными перчатками и четками с крестом. Никто не интересовался ни ее прошлым, ни огорчениями, ни постоянной нуждой. Порывам, экстазу никто не верил, считая все позой, игрой.

Маленькая, хрупкая, в нимбе золотых волос, с большими зеленоватыми глазами, на меня она производила нежное и трогательное впечатление. Видно, ей тоже не хватало когтей, зубов, волчьей хватки в борьбе за свое право на жизнь. Бесспорно талантливая, она находилась в постоянном плену католической религии с ее безысходной мистической эротикой.

Если бы ее направлял порядочный, сильный человек, из нее вышел бы толк, но, безвольная, беспокойно чувственная и сентиментальная, она подпала под власть наглых, развратных, бесчестных мужчин, всячески эксплуатировавших ее молодость, красоту, непрактичность.

Для никогда не хватавшего заработка писала она много, судорожно, несдержанно, одержимая одной патологической темой: любовь как истязание, как мучительство. Ее романы „Тебе Единому согрешила“, „Женщина на Кресте“ нравились тому кругу женщин, которые состояли подписчицами „Женского журнала“ и искали ответа на запросы личного поведения в „Советах Игрушечной Маркизы“.

В Москве Анна Мар жила неприкаянной богемной холостячкой в меблированных комнатах „Лувр и Мадрид“ на Тверской, а последний любовник, известный актер и обольститель Марий Петипа только влил полынную горечь в и так не сладкий напиток, выпавший на ее долю.

Цианистый калий, принятый в слишком большой дозе, отнял у несчастной и жизнь, и даже красоту покойницы, – а она оделась в лучшее, белое платье, завилась, надушилась, перед тем как запереться изнутри в номере и лечь последний раз в кровать. Когда, полтора суток спустя, дверь взломали, почерневший, обезьяноподобный трупик лежал в подвенечном наряде Офелии» (Н. Серпинская. Флирт с жизнью).

Поэтесса, переводчица (Киплинг, Тагор, Мицкевич и др.); входила в группу «ничевоков» и, позже, в «Орден имажинистов». Сборник стихов «Абем» (М., 1922). В первом браке жена поэта Р. Рокка (лидера «ничевоков»); во втором – поэта И. Аксенова.