Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Во время обсуждения, которое происходило через несколько дней после похода в Австрию, Гитлер объявил о намерении повысить рыночную стоимость австрийского шиллинга — до этого равнявшегося пятидесяти немецких пфеннигам — до 66 2/ 3пфеннига. Госсекретарю Кеплеру удалось убедить Гитлера, что такой рост стоимости шиллинга увеличит стоимость денег в карманах рабочих. Он упустил, однако, то, что в карманах трудящихся было мало денег. Не учел он также того, что известно каждому студенту первого курса, изучающему политэкономию: последующий автоматический рост цен немедленно упраздняет любую искусственную переоценку стоимости денег. И кроме того, такая мера послужила только разбалансированию австрийской экономики. Единственными, кто нажился на повышении стоимости шиллинга, стали обладатели ценных бумаг с фиксированной процентной ставкой, то есть владельцы облигаций и закладных, которые получили большие суммы благодаря платежам по процентам и амортизации. О том, что именно эти капиталистические круги извлекут прибыль от данной меры, господа Кеплер и Гитлер как-то не подумали.

Я напрасно излагал свои взгляды, диаметрально противоположные проводившейся политике. Не в силах оказать какое-то влияние, я заявил Гитлеру:

— Среди ваших коллег имеется эксперт по валютным вопросам, признанный в мире авторитетом в данной сфере, вы же совершенно игнорируете его советы.

В ответ было сказано:

— Я поступаю так по политическим соображениям.

Если сегодня партийно-политические пристрастия стремятся преувеличить или преуменьшить исторический факт всеобщей радости австрийцев в связи с аншлюсом, то я хотел бы в опровержение этого привести свидетельства, которые наблюдал собственными глазами при личном общении с людьми. В те дни я был не только в Вене: путешествовал по всей Австрии и разговаривал с представителями всех слоев общества в столицах австрийских провинций. Нигде я не встречал иной реакции, кроме облегчения и надежды, что они наконец вырвутся из экономического и национального застоя.

Я разделял эту радость всем сердцем, но этого было недостаточно, чтобы развеять мои дурные предчувствия в связи с делом Бломберга — Фрича. В результате долгих и тревожных размышлений я был вынужден прийти к выводу, что продолжение существования гитлеровского режима несет величайшую угрозу отношениям нашей страны и нашего народа с народами других стран.

Вместе с друзьями я начал размышлять над тем, как свергнуть гитлеровский режим наилучшим способом. По делу Фрича я связывался с новым командующим сухопутными силами фон Браухичем. Встречался в Берлине с командующим армейской группы в Берлине фон Рунштедтом. Вел длительные переговоры с адмиралом Редером. Наконец, съездил к министру юстиции Гюртнеру. Со всеми ними я обсуждал опасность, угрожавшую стране, и просил их принять контрмеры в отношении Гитлера с высоты их военного и официального положения. Повсюду я натыкался на глухую стену. Ни один из этих высокопоставленных деятелей не проявил готовности встать на защиту права и справедливости.

Каждый месяц я ездил в Базель на заседания представителей Банка по международным расчетам. Там у меня была возможность регулярного общения с коллегами по совету директоров и другими банкирами из западных стран. Несмотря на сдержанность, которой требовала государственная принадлежность каждого из нас, мы тем не менее обменивались в ходе своих разговоров полезными мнениями, не оставлявшими сомнений в отношении реакции на сложившуюся политическую атмосферу.

Чем больше усугублялась обстановка в Германии, тем сильнее росло мое желание использовать свои связи в Базеле как средство сохранения мира. В течение лета я слал запросы своему британскому коллеге Монтегю Норману в отношении того, возможно ли привести британскую политику в соответствие с моими усилиями по сохранению мира. До этого британская политика, казалось, предоставляла Гитлеру свободу действий на международной арене.

Когда я через четыре недели встретился с Норманом, он сказал:

— Я обсуждал твое предложение с британским премьер-министром Невилем Чемберленом.

— И каков его ответ?

— Ответ таков: кто такой Шахт? Я веду дела с Гитлером.

Такой ответ вызвал у меня большое удивление. Мне казалось непостижимым, что британский премьер-министр придает так мало значения поддержанию определенных контактов с теми кругами, которые выступают за мир.

Постепенно во мне вызревало убеждение, что только смелая акция может покончить с гитлеровским режимом, поскольку попытка вести его в правильном направлении посредством открытого сопротивления со стороны ответственных генералов и министров оказалась бесплодной. Затем случайная реплика свела меня с генералом фон Вицлебеном. Я обнаружил в нем решительного противника режима. Сумел убедить его, что международный военный конфликт в условиях гитлеровского правления неизбежен, что только решительные акции приведут режим к падению.

Следующие месяцы прошли в подготовке государственного переворота. В нашем заговоре делалась ставка на дивизию под командованием генерала Брокдорф-Ахлефельда в Потсдаме. При помощи этой дивизии и бронетанковых сил, обещанных генералом Гальдером, который сменил на посту начальника Генштаба генерала Бека после его отставки, следовало арестовать Гитлера и его ближайших помощников и судить их судом Государственного трибунала в конце сентября 1938 года.

Прежде всего мы обсудили наши планы с генералом Беком, поскольку он подозревал, что его отставка с поста начальника Генштаба летом 1938 года была вызвана именно воинственными планами Гитлера. Бек обладал сильным характером и высокой культурой. Он был широко образован не только в военной, но и других областях. Как начальник Генштаба, он пользовался абсолютным доверием армии и признавался моральным лидером штаба. Тем не менее Бек был больше теоретиком, чем практическим деятелем. Его отставка ускорила моральное разложение Генштаба. Его уход лишил высшие военные чины их единственного лидера, способного противостоять Гитлеру.

Предполагаемый государственный переворот не удалось осуществить из-за Мюнхенской конференции, которая привела к временному разрешению жгучего чешского вопроса.

Я рассказал о событиях этого месяца, насколько принимал в них участие, в своей книге «Расчет с Гитлером» (издательство «Ровольт», Гамбург, 1948 год). Поэтому ограничусь подведением итога следующим образом.

Хотя с этого времени существовала постоянная угроза моей жизни, я не мог полностью скрыть свое неприязненное отношение к режиму. Да, когда было необходимо, я прибегал к маскировке, как делал это прежде. Позднее, во время суда по денацификации, мне ставили эту маскировку в вину. Американский главный обвинитель дошел до того, что пытался усовестить меня за отсутствие в моих действиях чего-либо, дающего нить к моим намерениям устранить Гитлера. Я ответил, что не мог афишировать это заранее в газетах. Те, кто не был сведущ в искусстве маскировки, подвергали опасности свою жизнь и жизни других людей. У меня не было никакого желания погибнуть по воле Гитлера: наоборот, я хотел жить ради своего народа. Доказательством того, что я не хотел сохранить жизнь ради себя самого, было мое нахождение в течение семи лет под обвинением в государственной измене.