Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Проще всего для меня было бы невозвращение в Германию после поездки в Индию. Когда я уезжал в 1941 году в Швейцарию для проведения своего медового месяца, то мог бы остаться там без дальнейших тревог. В обоих случаях я вернулся в Германию, потому что не хотел уклоняться от беды, грозившей моему народу. Во взаимодействии с более чем дюжиной сообщников я играл ведущую роль в подготовке военного мятежа против Гитлера. Малейшая неосторожность, случайная или по небрежению, могла стоить мне головы. В течение семи долгих лет я жил под сенью постоянной опасности, не отказываясь ни на мгновение от своего намерения предотвратить войну, остановить ее и уничтожить Гитлера.

Каждое Рождество Имперский банк устраивал для молодых сотрудников вечеринку, на которой регулярно присутствовал и выступал председатель банка. В течение прошедших лет национал-социалисты делали все возможное — не без успеха, конечно, — чтобы привлечь служащих банка и воспитать их в духе так называемой национал-социалистической философии. Как-то раньше я призывал молодых сотрудников отмечать Рождество не только в светской манере, но и помнить, что для нас рождественские праздники были плодом тысячелетнего счастливого союза христианской веры и немецкого характера, на котором основана вся наша цивилизация. В своем обращении к молодым людям на рождественской вечеринке 1938 года я сослался на события 9 ноября.

«Преднамеренные поджоги еврейских синагог, разрушение и разграбление еврейских предприятий, жестокое обращение с еврейскими гражданами являются такими бессмысленными и возмутительными акциями, которые заставляют каждого немца краснеть от стыда. Надеюсь, никто из вас не принимал участия в этих акциях. Если же кто-то участвовал в них, то я советую ему уволиться из банка как можно скорее. У нас в Имперском банке нет места для тех людей, которые не уважают жизнь, имущество и убеждения других. Имперский банк опирается на добрую волю и крепкую веру».

Эту речь слушали несколько партийных идеологов.

Последнее заседание кабинета проводилось 4 февраля 1938 года, и больше их не было. Главным вопросом заседания было сообщение, что генералу фон Фричу предъявили обвинения в преступлениях, о которых Гитлер тогда не сообщил подробностей. Дебатов не было.

Меморандум Имперского банка, в котором мы требовали остановить чрезмерные расходы на вооружение, был передан Гитлеру 7 января 1939 года. Ответа не последовало. Из некоторых источников мы узнали, что Гитлер, увидев под документом восемь подписей, воскликнул: «Да это мятеж!»

Гитлер всегда стремился пресекать возможность для своих министров или коллег собираться группами для обсуждения событий в стране. Позднее он издал письменное распоряжение, в котором специально подчеркнул, что его министры не должны собираться вместе для взаимных обменов мнениями ни при каких обстоятельствах. Восемь подписей под меморандумом Имперского банка сильно разозлили его.

19 января 1939 года я вернулся домой очень поздно и обнаружил целый ворох телефонограмм и телеграмм, требующих моего пунктуального прибытия в ведомство канцлера в 9.00 на следующее утро. На следующий день назначение было отложено по телефону до 9.15. Едва я вошел в гостиную, выходившую окнами в сад старой Имперской канцелярии, как появился фюрер, и состоялся следующий разговор:

— Я послал за вами, господин Шахт, чтобы вручить вам письменное извещение об увольнении с должности председателя Имперского банка.

Он протянул мне документ. Я молча взял документ, не глядя на него.

— Вы не вписываетесь в общую национал-социалистическую схему действий.

Я продолжал молчать. Наступила короткая пауза.

— Вы отказались от того, чтобы ваш персонал прошел политическую проверку.

Я по-прежнему хранил молчание. Последовала новая короткая пауза. Раздражение Гитлера усиливалось.

— Вы подвергали критике и осуждению события 9 ноября в присутствии своих сотрудников.

Я не отвечал Гитлеру, поскольку был полностью согласен с его замечанием, что не вписываюсь в партийную схему действий. Именно поэтому я постоянно ставил Гитлера в известность — и подкреплял слова делами, — что не позволю подвергать своих сотрудников нападкам со стороны партии. Если мне доверяют в работе, объяснял я, то кадры для нее я буду подбирать сам.

Я не считал нужным снова обсуждать этот вопрос. Но после упоминания Гитлером рождественской вечеринки для молодых сотрудников я ответил со всем сарказмом, на какой был способен:

— Если бы я знал, что вы одобрили эти события, то ничего бы не говорил о них.

Гитлер явно растерялся. Не без усилий он произнес:

— Я слишком расстроен, чтобы продолжать этот разговор.

— Я вернусь в любое время, когда вы успокоитесь.

— А то, чего вы ожидаете, господин Шахт, не случится. Не будет никакой инфляции.

— Это было бы неплохо, мой фюрер.

Он молча проводил меня через две комнаты до парадной двери. Я вышел на улицу.

В течение этого дня Гитлер, должно быть, размышлял над тем, как объяснить мой уход из Имперского банка публике. Как мне сообщили в Имперской канцелярии, сообщение об увольнении, составленное первоначально в жестких выражениях, значительно изменилось и в нем даже выражалась надежда, что Гитлер сможет продолжать пользоваться моими советами. В результате я так и не получил извещения о снятии меня с поста министра без портфеля.

В последовавшие непосредственно за отставкой дни я переехал из своей официальной резиденции в Имперском банке в небольшой дом в Шарлоттенбурге, который являлся моей собственностью. Назвал это место как свой официальный адрес в связи с исполнением обязанностей министра без портфеля. Это означало, что я отказался от всех претензий на официальные «функции», не подлежал и новому призыву на службу в качестве министра.

Вместе со мной Гитлер уволил двух моих коллег, которые чаще всех участвовали в прежних переговорах в министерстве финансов. Из других пяти членов правления трое подали в отставку, которая была принята после неприятных проволочек. Пухль и Крецшман, два последних члена правления, остались на своих постах. В отличие от остальных, они уже давно уступили партийному давлению. Мы же шестеро никогда не поддерживали партию.

Участие в подготовке государственного переворота в сентябре 1938 года, отказ предоставлять дальнейшие кредиты Гитлеру и увольнение 20 января 1939 года заставили меня желать временного отстранения от активной общественной жизни. О моем участии в попытке переворота знали не менее полдюжины человек, что повышало риск непредвиденной ошибки. Мое решительное осуждение дальнейшей гонки вооружений вело лишь к усилению напряженности в отношениях с Гитлером. Продолжительное пребывание вне Германии помогло бы забыть события последних месяцев до той степени, в какой я был лично заинтересован.