Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Поэтому я написал Гитлеру, что хочу отправиться в продолжительное заграничное путешествие, на что он согласился. Должно быть, он с облегчением принял тот факт, что я окажусь вдали от политической сцены.

В соответствии с принятой процедурой я нанес визит министру иностранных дел господину фон Риббентропу с целью ознакомить его с маршрутом моей предполагаемой поездки. Он приветствовал меня словами:

— Вы хотите совершить кругосветное путешествие?

— Это не поездка вокруг света, господин фон Риббентроп. Я хочу только посетить Восточную Азию, съездить в Китай и Японию.

— Но вы, конечно, знаете, господин Шахт, что мы находимся в тесном союзе с Японией, между тем наши отношения с Китаем весьма неустойчивы. По политическим соображениям я не могу одобрить вашу поездку в Восточную Азию.

— Но, господин Риббентроп, мы не разорвали дипотношений с Китаем. Не понимаю, по какой причине я не должен посещать обе страны. В конце концов, я еду как обычный турист, без всякой политической миссии.

— Это не имеет отношения к данному случаю. Сожалею, что не могу одобрить вашу поездку.

— Если так, то я поеду не дальше голландской Ост-Индии.

— К сожалению, это тоже невозможно. Голландская Ост-Индия расположена слишком близко к Восточной Азии, и там вы не сможете полностью избежать контактов с политиками из Восточной Азии.

Я начинал терять терпение, но, не желая доводить разговор до острой перепалки, сказал:

— Хорошо, тогда я ограничусь поездкой в британскую Индию.

— Тоже не подходит. Если вы поедете в британскую Индию, публика предположит, что вы растянете свою поездку до Восточной Азии.

Это уже было слишком.

— Отлично, господин Риббентроп, мне кажется, дело сводится к непродолжительной поездке в горы Гарц, — сказал я и вышел из кабинета.

Естественно, я отказался отступать перед такого рода аргументами и наконец обосновал поездку таким образом, что у МИДа больше не нашлось возражений против моего посещения Индии.

Впервые я завел дневник своих путешествий. По возвращении в Германию я оставил дневник на попечение друзей в Швейцарии, так как в нем содержалось столько негативных замечаний в адрес гитлеровского режима, что мне пришлось позаботиться о том, чтобы уберечь его от возможного перехвата. По этой самой причине я считаю эти записи своих воспоминаний очень ценными и сожалею, что не мог представить их Нюрнбергскому трибуналу. Дневник вернулся ко мне только в 1951 году.

Вот некоторые выдержки из него:

«Я снова вырвался на волю. Я сделал это потому, что никаким другим способом не смог разорвать путы, выкованные для нас поражением в войне. Не было напильника, чтобы перепилить эти оковы, нужна была только физическая сила. Единственный выход состоял в том, чтобы разорвать их, и я преднамеренно и откровенно способствовал этому. Но главная наша задача затем состояла в том, чтобы снова занять свое место и наладить плодотворное сотрудничество в международных рамках.

Мир слишком мал для нас, чтобы возводить войну в принцип. Народам следует научиться ладить друг с другом. Земля еще достаточно велика, чтобы предоставить жизненное пространство для всех наций.

Разница в мировоззрениях отделяет меня от тех элементов, которые полагают, что путем уничтожения и подавления других европейских наций можно достичь свободы развития. Жестокость как принцип, лживость как норма, вероломство как постоянная практика никогда не принесут успеха, потому что в истории наций, как и в жизни отдельных людей, существует нравственный закон, который нельзя нарушать безнаказанно. Если навязанный нам Версальский договор и прекратил существование, то только потому, что покоился на аморальном основании. Не удержатся и нынешние аморальные условия.

Эфемерный успех не сможет меня одурачить. Лучше сохранить самого себя, чем нисходить на историческую арену как полубог. Поэтому я выхожу из игры на некоторое время. Возможно, мне представится однажды свой шанс. Если так, это будет акт милости Божьей, если нет, я утешусь словами Гете: «Мы потеряем все, если не будем верны себе».

Поездка в Индию ознакомила меня с впечатляющей картиной материального могущества Британской империи. Сталелитейная промышленность имела большие производственные возможности. Текстильная промышленность достигла апогея производства. Во многих других отраслях оно постоянно росло. Я не считал оправданным скрывать свои наблюдения от германских властей и поэтому сообщил о своем возвращении домой Гитлеру, Герингу и Риббентропу. От первых двух адресатов я не получил никакого ответа, Риббентроп хотя бы уведомил о получении моего письма.

Конфиденциальные сообщения, которые я получил сразу по возвращении в Берлин, были неутешительными. Долгое отсутствие — с начала марта по начало августа 1939 года — означало, что я упустил многое из происходящего на родине. Ссора с Польшей, преднамеренно раздувавшаяся Гитлером и наконец достигшая в соответствии с его планом кульминации в середине августа, неумолимо вела к вооруженному конфликту.

25 августа мне сообщили через ведомство адмирала Канариса, главы абвера, что нападение на Польшу вот-вот начнется. Я собирался воспользоваться добрыми услугами генерала Остера, чтобы немедленно добраться до Зоссена, где дислоцировался штаб вермахта. Хотел срочно предупредить генерала фон Браухича и попытаться побудить его принять контрмеры. Я взаимодействовал немало времени с генералом Томасом в усилиях предотвратить войну. Он через адмирала Канариса сообщил в Зоссен по телефону о моем намерении прибыть туда. В ответ Браухич отказался встретиться со мной и сказал, что если я буду настаивать, то он арестует меня.

Мы испытали временное облегчение, узнав почти сразу о том, что приказ о нападении отменен. Но тем более были удивлены, когда через восемь дней командование двинуло войска на Польшу. В вызове, брошенном Гитлером ультиматумами Англии и Франции, срок которых истек 3 сентября, я усматривал крушение своих последних надежд на предотвращение войны. Вспыхнул не просто конфликт между Германией и Польшей, но началась Вторая мировая война.

Позиция военного руководства казалась мне непостижимой. Во всех разговорах, которые я вел со знакомыми мне генералами, снова и снова выяснялось, что Гитлер неизменно призывал их не беспокоиться по вопросу о возможном вмешательстве западных держав в случае войны с Польшей. Когда срок ультиматумов истек, командование армии, люфтваффе и флота было обязано откровенно заявить Гитлеру о том, что он либо ошибался, либо преднамеренно вводил их в заблуждение. Они должны были дать ясно понять Гитлеру, что Германия не готова вести Вторую мировую войну и никогда не выдержит ее бремени. Ничего подобного не случилось. Зло двигалось своим чередом.