Семен Синельников - Киров

Как впоследствии, в двадцатых годах, писал, уже будучи пожилым врачом и доктором медицины, Петр Павлович Брюханов, началось с того, что в Вятку доставили по этапу Феликса Эдмундовича Дзержинского. Ему исполнился двадцать один год, он был опытным революционером, а вятский губернатор Клинкенберг вызвал Дзержинского из тюрьмы, намереваясь, словно школяра, отчитать за связь с «рабочим вопросом». Стройный, с бледным энергичным лицом, Дзержинский в упор глядел на развалившегося в кресле губернатора, потом перевел взгляд на стулья, выстроившиеся в длинный ряд у дальней стены:

— Виноват, разрешите сесть.

Принеся стул, сел, своей невозмутимостью подчеркивая солдафонство губернатора.

Привыкший, что все, кому он сесть не предложит, стоят перед ним навытяжку, губернатор опешил. Пыл его остыл, читать нравоучение ему расхотелось.

Но за урок учтивости, преподанный слабым сильному, он не преминул отомстить.

Не успев толком обосноваться в уездном Нолинске, где предстояло прожить в ссылке три года, Дзержинский был под конвоем угнан на самый север губернии, в оторванное от всего мира село на берегу несудоходной в своих верховьях Камы.

Дзержинский не остался в должниках. Он бежал, и дерзко, среди бела дня. Побег удался. Не предали ни река, извивавшаяся меж глухих тогда чащоб, ни рыбаки, притворившиеся, будто видать не видали отважного незнакомца, вовсю налегавшего на весла ненадежного челнока.

Посрамленный губернатор был крайне раздражен. Он приказал князю Гагарину, ведавшему делами политической ссылки, немедленно «навести порядок» среди революционеров — то есть, усилив произвол, донимать их обысками, допросами, нелепыми запретами.

Накануне какой-то фискал донес, что в Уржуме ссыльные снабдили бельем и теплой одеждой очередную партию «крамольников», проходившую через город, а по пути следования этапа вывесили из своих квартир красные флаги, плакаты с приветствиями. Князь Гагарин, несмотря на распутицу, поспешил в Уржум.

Прибыл князь в три часа пополудни и принялся поучать полицию, как поподлее насолить ссыльным. Около половины десятого вечера в дома, где жили ссыльные, одновременно пожаловали полицейские. Учинив повальный обыск, «крамолы» не нашли, но позабирали кое у кого по нескольку книг, журналов, писем, листки со всякими конспектами и заметками.

Князь Гагарин, почти сказочный невежда, счел, что в бумагах, изъятых у Брюханова, напал на след страшного заговора. Велев приставить к этому студенту двух городовых и держать его под строгим домашним арестом, князь ночью протелеграфировал губернатору о найденных документах и, чтобы самолично раструбить о раскрытом заговоре, ускакал обратно в Вятку.

На третий день Брюханова привели к уржумскому исправнику Пененжкевичу, незлому и ограниченному старику, мечтавшему лишь о том, как бы потихоньку дотянуть до пенсии. По своему почину он гадостей ссыльным не делал и даже давал им кое-какие поблажки, чем выделялся среди полицейских чиновников, которые, как правило, были сущим отребьем. На сей раз исправник враждебно вскинулся на студента;

— Подвели вы меня! Из-за вас меня лишат места и пенсии!

Когда Брюханов возразил, что ничего не понимает, исправник вскипел:

— Не лицемерьте! Вы замышляли свергнуть царя и для того основали в Вятской губернии подпольное общество! Вас уличают в том два документа, и один из них написан вами собственноручно! Князь Гагарин уже сформировал обвинение в противуправительственном заговоре! Прокурору будет передано дело и о вас и о ваших сообщниках!

— Кто же мои сообщники?

Исправник гневно выпалил:

— Маркс, Энгельс и Кудрявцев!

Тут уже разгневался и Брюханов. В тон исправнику он выложил, кем были покойные Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Растолковал, что «документ», написанный его, Брюханова, рукой, — отрывок из давным-давно опубликованного письма Карла Маркса. Растолковал, что второй «документ» — письмо из Нолинска от ссыльного Кудрявцева, упоминающего о своем основательном знакомстве с Марксом и Энгельсом, подразумевая их научные труды.

— Я основательно знаком с Аристотелем, но это вовсе не значит, что я жил почти две тысячи лет назад, — заключил злую свою отповедь Брюханов.

Исправник Пененжкевич все понял, но побоялся нарушить телеграфное предписание губернатора и, сняв по всей форме допрос с Брюханова, посадил его в одиночную камеру местной тюрьмы.

Зато не без подсказки исправника смотритель тюрьмы Пржевалинский источал отнюдь не свойственное ему радушие. Отвел новому арестанту самую лучшую камеру, оставив дверь незапертой. Чтобы выморить клопов, прислал на подмогу Брюханову двух уголовников со специальным прибором, кипятком и скипидаром.

Так как в маленьком городе секреты недолговечны, выскользнули наружу и подноготная ареста ссыльного и полученное исправником несусветное шифрованное предписание губернатора Клинкенберга о розыске Маркса и Энгельса, якобы скрывающихся в Уржумском уезде. Везде только об этом и говорили. Многие выражали сочувствие Брюханову. В первый же день отсидки он получил от чужих людей три обеда подряд. Передавали ему в тюрьму также книги, журналы.

Неважно, подействовало ли письмо Брюханова, доказывавшего губернатору немыслимость пребывания в Вятской губернии основоположников научного социализма, или прокурор был поумнее Клинкенберга с Гагариным, дело о «заговоре» прекратили. Но за провал свой губернатор Клинкенберг отомстил. Дав Брюханову лишь час на сборы, его под конвоем погнали отбывать ссылку в то камское село, из которого бежал Дзержинский.

О том и пел Сережа: «По пыльной дороге телега несется…» Только пыль не клубилась — Малмыжский тракт развезло дождями глубокой осени, когда в телеге, с двумя жандармами по бокам, из Уржума увозили ссыльного студента, провожаемого друзьями.

Благодаря случаю с «заговором» Сережа в небывалой определенности увидел облик людей из двух лагерей, соседствующих и враждебных. Возненавидев клинкенбергов, он потянулся к тем, для кого не просто словами была песня ссыльного Радина:

С некоторыми ссыльными удалось познакомиться поближе. Но дорога в царство свободы по-прежнему была покрыта тайной. Чтобы эту тайну доверили, Сереже пришлось ждать, пока он подрастет и, учась в Казани, приедет на каникулы в Уржум.

Приют ни на день не давал забыть Сереже, что ест-пьет он, одевается обувается, учится, ходит по земле, дышит благодаря пожертвованиям. Неотвратимую зависимость от чужой воли Сережа ощутил с новой силой, когда в мае 1901 года окончил городское училище.