Валерия Носова - Комиссаржевская

Спектакль состоялся в помещении Немецкого клуба — здание нынешнего Центрального дома работников искусств — 8 февраля 1891 года. Комиссаржевская играла под псевдонимом Коминой.

Сохранилось много воспоминаний актеров и театралов об этом спектакле. Много говорили и о Вере Федоровне в роли Бетси.

«Такой барышни бывшего дворянского круга, и именно круга семей Толстых, Давыдовых, Лопатиных — туляков и орловцев — семей, приблизившихся к разночинству, к влиянию профессорских и докторских кружков, с налетом… начинающегося декадентства — такой Бетси, как Вера Федоровна, не было на на одной из сцен, — вспоминает В. В. Лужский. — Мне потом пришлось видеть пьесу в других, не только любительских, но и профессиональных театрах Москвы и Петербурга. Ее задор, молодое любопытство, шик во вскиде лорнета к глазам и вместе с тем характерная тупость глаза от сознания своего превосходства при лорнировании трех мужиков с фразой: «Вы не охотники? Тут к Вово должны были прийти охотники», — несомненно, удовлетворили бы все сложные требования Немировича-Данченко и Станиславского… Какая и тогда была в этой актрисе загорающаяся и зажигающая окружающих сила! А сцена с Таней в начале 3-го акта, когда Бетси застает ту за протягиванием нитки и потом заставляет признаться в надувательстве всего спиритического президиума, начиная с профессора, кончая Звездинцевым — отцом Бетси. Сколько ума! Какое предвкушение краха «спиритичества», сколько мести загоралось в глазах Веры Федоровны! А взрывы смеха во время сеанса у молодежи?.. Ее глаза испускали на своих партнеров и в зрительный зал живительные лучики».

В этом спектакле участвовали В. В. Лужский, М. П. Лилина, М. А. Самарова, А. Р. Артем, Н. Г. Александров, А. А. Санин, Станиславский — впоследствии все артисты Художественного театра. Все, кроме Комиссаржевской! Станиславский восторгался не раз игрой Веры Федоровны, но ни тогда, ни позже, будучи уже руководителем Художественного театра, не решился удержать Комиссаржевскую в своих рядах. Слишком резко выделялось ее своеобразие, которого она не подчиняла, да и не могла подчинить никаким режиссерским требованиям. Станиславский, очевидно, это предугадывал.

Сценическим крестным отцом Веры Федоровны стал один из друзей Федора Петровича, великолепный актер Иван Платонович Киселевский. Он был популярен не только в Москве и Петербурге, но и в провинции. Никто лучше Киселевского не играл на сцене в те годы ролей благородных отцов и вообще джентльменов. Удивительно белые, седые волосы, некрасивое, но выразительное лицо, постоянно черный сюртук и безукоризненно завязанный галстук, обворожительный, мягкий, хотя и не громкий голос, красивые руки, завидная пластичность в каждом жесте делали его и в гостиных похожим скорее на аристократа, чем на актера.

Высочайшим образцом актера, в совершенстве владевшего пластикой своего амплуа, называл Киселевского Шаляпин.

«Я любовался этой прекрасной фигурой, — рассказывает Федор Иванович в «Страницах моей жизни» об одной встрече с ним. — Киселевского пригласили к буфету. Он подошел к столу с закусками и прежде, чем выпить рюмку водки, взял тарелку, посыпал в нее соль, перец, налил немного уксусу и прованского масла, смешал все это вилкой и полил этим на другой тарелке салат. Читатель, конечно, удивляется, что я, собственно, такое рассказываю? Человек сделал соус и закусил салатом рюмку водки. Просто, конечно, но как это сделал Киселевский — я помню до сих пор как одно из прекрасных видений благородной, сценической пластики. Помню, как его превосходная, красивая рука брала каждый предмет, как вилка в его руках сбивала эту незатейливую смесь и каким голосом, какой интонацией — он сказал:

— Ну, дорогие друзья мои, актеры, поднимем рюмки в честь милой хозяйки, устроившей нам этот прекрасный праздник…

Благородство жило в каждой линии этого человека, — продолжает Шаляпин. — «Наверное, английские лорды должны быть такими», — наивно подумал я. Я видел потом в жизни много аристократов, лордов и даже королей, но всякий раз с гордостью за актера при этом вспоминал: «Иван Платонович Киселевский!»

У Киселевского была слабость — он никогда не учил ролей и, надеясь на суфлера, попадал в невероятные положения.

Играя благородного отца в какой-то пьесе, он по ходу действия, придя в гости, спрашивает хозяина: «Бывают ли у вас детки?» Но как-то раз запнулся на этом месте.

— Бывают ли у вас детки? — шипел суфлер.

— Какие девки? — прошипел в ответ Киселевский.

— Детки, детки, детки! — повторял суфлер, но тому слышалось по-прежнему «девки».

Тогда Иван Платонович решил смягчить текст.

— Бывают ли у вас женщины сомнительного поведения? — любезно сказал он.

Иван Платонович постоянно навещал Комиссаржевских. Он не мог без волнения слушать цыганские романсы в артистическом исполнении Веры Федоровны. Когда она умолкала, он говорил Федору Петровичу:

— Вот что значит настоящий талант! Сколько чувства, какая выразительность! Когда же ты выпустишь ее на сцену?!

— Не знаю, что ей больше под силу: опера или драма? — задумчиво отвечал Федор Петрович.

Один из лучших исполнителей роли Несчастливцева в знаменитой комедии Островского, Иван Платонович отвечал словами своей роли:

— Знаешь, какая актриса нам нужна? Душа нужна, жизнь, огонь… Бросится женщина в омут головой от любви — вот актриса… А ты хочешь ее в оперу! Что такое опера?!

И не раз, обращаясь к Вере Федоровне, он продолжал свою роль:

— Дитя мое, ты знаешь больше других; ты знаешь бурные страсти — и довольно! Кто откликнется на твое богатое чувство? Кто оценит эти перлы, эти бриллианты слез? О, если половину этих сокровищ ты бросишь публике, театр развалится от рукоплесканий. Тебя засыплют цветами, подарками, за одну слезу твою заплачет тысяча глаз… Ты молода и прекрасна, у тебя огонь в глазах, музыка в разговоре, красота в движениях. Ты выйдешь на сцену королевой и сойдешь со сцены королевой…

Вера Федоровна улыбалась сквозь слезы. Невозможно было не поддаться очарованию бархатного голоса старого актера, рассказывающего будто бы о собственной ее судьбе.

Иван Платонович видел Веру Федоровну и в «Горящих письмах» и в «Плодах просвещения». После второго спектакля он говорил ей:

— Решайтесь, решайтесь, голубка, скорее, у вас все есть, что нужно для большой актрисы.

Но в то время вопрос о профессиональной сцене так и не был решен ни отцом, ни дочерью.

Федор Петрович предполагал по окончании курса показать с учениками разученные отрывки из «Евгения Онегина», «Фауста» и других опер не только в Москве, на сцене Общества. Он задумал большую поездку по России.

Летом 1892 года отправились в путь. Поехали с отцом и сестры.