Валерия Носова - Комиссаржевская

Вера Федоровна унаследовала от матери и отца тонкую музыкальность, хорошую манеру пения. Глубокое, красивое контральто ее производило сильное впечатление на слушателей. Провинциальная пресса, публика тепло приняли Веру Федоровну в партиях Зибеля в «Фаусте» и няни в «Евгении Онегине». Успех дочери был очевиден и для Федора Петровича.

— Ну, уж если суждено, чтобы ты стала артисткой, — говорил он ей, — лучше посвятить себя опере. Но надо, надо учиться! Поехать бы тебе в Париж, к Арто. Какая певица! Какой педагог! Вот только, — грустно заключал он, — деньги, нужны деньги!

Еще накануне поездки по городам России Федор Петрович объявил Станиславскому, что оставляет музыкально-драматическое училище и уезжает за границу. Узнав об этом из письма Веры, Мария Николаевна решила приехать в Москву к своим дочерям.

По московскому небу неслись тяжелые тучи, осенний колючий ветер сбивал последние почерневшие листья с голых деревьев. Вера Федоровна встретила на вокзале Марию Николаевну и повезла ее в свой уголок.

Когда волнение и радость встречи улеглись, начались бесконечные обсуждения одного и того же горького вопроса: «Что же делать? Как жить дальше?» Выход из жизненного тупика теперь представлялся только в одном — сцена.

Когда-то, думая о помощи в трудном положении, перебирая знакомых артистов, вспомнили о Давыдове; теперь вспомнился Киселевский. Мария Николаевна робко сказала дочери:

— Ты бы написала, Верочка, Киселевскому: он так восторгался твоей игрой! Может быть, он устроит тебя куда-нибудь?

Так и решили: Вера напишет Ивану Платоновичу, и в ожидании ответа от него все трое — Мария Николаевна, Вера и Оля — поедут к дяде Коле в его тверское имение.

Нетерпение ожидания скрашивалось необыкновенным летом 1893 года, гостеприимством дяди Коли, развлечениями дачной жизни.

Наконец в одно прекрасное утро верховой привез со станции письмо. Взглянув на конверт, Вера Федоровна убежала в свою комнату и там открыла его. Киселевский приглашал ее на несколько спектаклей в подмосковном дачном театре, чтобы показаться антрепренерам, набирающим актеров в свои театры на зимний сезон.

Мария Николаевна подняла на ноги весь дом. Начались сборы, поиски денег. Вечером Вера Федоровна уехала.

Спектакли с участием Киселевского шли в Кунцевском дачном театре. Иван Платонович наскоро прочитал с Верой Федоровной две женские роли в пьесе «Денежные тузы» — роль подруги героини и саму героиню Раечку. Он был доволен: Вера Федоровна понимала с полуслова, чего он хочет.

— Времени у нас маловато, ну, да вы умница, вы уже поняли свою Раечку. Я уверен в успехе.

Киселевский, обещавший сезон 1893/94 года служить у Николая Николаевича Синельникова в Новочеркасске, уже писал своему другу о дочери Комиссаржевского, желающей поступить в труппу. Но предварительно сам хотел убедиться, как выглядит не на любительской, а на профессиональной сцене молодая женщина, за которую он должен будет поручиться.

Успех Веры Федоровны был и его радостью.

О первом спектакле заговорили театралы. На второй было уже трудно достать билет. Актеры возбужденно передавали товарищам за кулисами:

— В зале полно рецензентов. Сам Куманин из «Театрала» пожаловал.

Вся дрожа, вошла она в освещенный полукруг сцены. Резко, словно не своим голосом, произнесла первую фразу. Но уже со второй почувствовала, как покидают ее смутное беспокойство, страх, как голос все больше и больше теплеет, движения становятся увереннее, и вот она уже не Комиссаржевская, а Раечка, обыкновенная хорошенькая, милая девушка, которой так хорошо жить на свете!

В антракте все поздравляли ее с успехом. Киселевский был тут же и лукаво поглядывал на испуганную таким шумным обществом Веру Федоровну. Она слушала комплименты, и в ее больших сияющих глазах Иван Платонович читал вопрос: «Верить этим людям? Я хорошо играла?»

— Хотите, Вера Федоровна, я вам устрою сейчас контракт? — обратился к ней издатель «Театрала».

Настала очередь вмешаться Киселевскому.

Он поднял руку, прося внимания, и торжественно произнес:

— Напрасно побеспокоитесь, потому что ее контракт уже у меня в кармане!

Он приложил руку к груди, словно и впрямь в кармане его театрального костюма лежал контракт. Недоумевающей Вере Федоровне он, улыбаясь, ответил, что она действительно приглашена в Новочеркасск и получит контракт со следующей почтой.

В первую минуту Вера Федоровна растерялась. А потом вдруг почувствовала необыкновенную легкость во всем теле, будто не было утомительного и тревожного дня.

Пусть в новой жизни будут тревоги, срывы, страдания. Но все определилось — она может взять свою судьбу в свои собственные руки.

Весною, когда Дон и его притоки выходят из берегов, кажется, что Новочеркасск стоит на острове среди моря. Жители города привыкли к наводнениям, и весенние паводки их не пугают, никакой романтики в них они не видят. Но если случится выйти на берег артисту или художнику, он долго смотрит в бескрайние дали. Когда же спадают вешние воды, резко обозначается крутой высокий холм, на котором, весь в садах, раскинулся старый казачий город — резиденция наказного атамана Области Войска Донского.

Летом в жаркую пору, с полудня до раннего вечера, город как будто вымирает, даже куры, ища прохлады, зарываются в уличную пыль. Тогда в неподвижном воздухе растекаются знойные запахи зреющих яблок и абрикосов. Вечерами же, когда над садами поднимается легкий туман, город вновь оживает, движется в неосвещенных улицах, шумит разноголосой быстрой речью и живет до тех пор, пока гремит музыка в городском саду.

По этим темным улицам в самом конце лета 1893 года извозчик в шапке, несмотря на жару, и в кафтане, подпоясанном кушаком, тихим шагом провез от вокзала до гостиницы Веру Федоровну, ее мать и сестру. В неосвещенной гостинице сонный человек, кланяясь, открыл дверь и повел приезжих по темному коридору в номер. В номере он зажег свечу, вставленную в подсвечник с ручкой в виде змеи, внес багаж и, встав у двери, спросил, нужен ли самовар.

Переглянувшись с матерью, Вера Федоровна объявила, что самовар не нужен, что все устали, хотят спать, и служитель ушел.

Но еще долго не спали, оглядывая при свече скучную, грязноватую комнату, кровати и диван. И еще уславливались, чтобы с утра Вере пойти в театр, а Марии Николаевне и Ольге искать квартиру в тихой улице, поближе к театру и непременно с садом. Но и после того, как несколько раз уже говорили друг другу: «Спокойной ночи!», не могли заснуть до рассвета.

Утром же при солнце комната, оклеенная голубыми обоями с желтыми цветами среди зеленой листвы, показалась необычайно веселой, а суровый ночной служитель, внесший сияющий медью самовар, оказался добродушным украинцем.