Борис Никитин - Роковые годы

Подписываю препроводительную бумагу.

— Возьмите внизу мою машину, отвезите от меня все это прокурору Палаты и вручите ему лично.

Бедный Всеволод Николаевич! Ему так влетело, что когда через полчаса он вернулся обратно, то еле переводил дыхание; а на лице еще оставались красные пятна, но глаза смеялись. Никогда не видел прокурора в таком состоянии: он так рассвирепел, что я даже слова не мог вставить.

— Как? — воскликнул я. — Прокурор не согласился с мнением контрразведки?

— Нет, об том и речи не было. Он только выражал неудовольствие за такую поспешность в производстве расследования.

Я не напоминал больше Багратуни о деле Гурко. Сам же он, надо отдать ему справедливость, тоже никогда меня о нем не спрашивал.

На другой день я простился со Штабом округа, а через несколько дней генерал Гурко был выпущен из крепости и выслан за границу.

Душевное внимание Великого Князя, его чарующая простота и деликатность навсегда привлекали сердца тех, кому приходилось с ним встречаться. Что же сказать нам, проведшим с ним войну? Мы были счастливы близостью к нему, а преданы безмерно.

Всегда ровный, Великий Князь никогда не выходил из себя. Он оставался спокойным, какие бы сюрпризы ни приносила обстановка. А иногда, действительно, было чему удивиться. Великий Князь провел кампанию не в большом штабе, а выступил на войну во главе шести кавалерийских полков так называемой Дикой дивизии [105] Кавказская Туземная конная дивизия. ; затем командовал 2-м кавалерийским корпусом, а совсем перед революцией получил пост генерала-инспектора кавалерии.

Вот он в самом начале кампании, когда дивизия пролезла в щель у Береги Горние и после ночного боя, прорвав охранение, втянулась в узкие ущелья Карпат. Тирольские стрелки держатся кругом на гребнях по трем сторонам образовавшегося мешка и пытаются замкнуть последний выход у Береги Горние. Связь с корпусом порвана. Великий Князь в головной сотне головного отряда черкесов бригады князя Вадбольского, а ночь проводит с кабардинцами графа Воронцова-Дашкова, на которого начинают нажимать австрийцы. Обстановка выясняется: перед нами начало большого наступления пехоты. Дикая дивизия выскакивает из петли, занимает длинный фронт и вместе с 12-й кавалерийской генерала Каледина сдерживает натиск.

И влетело же штабу дивизии от командира корпуса, хана Нахичеванского! Ему вторит начальник штаба корпуса барон Дистерло: «Вы можете исчезать, куда хотите, но мы не можем не знать в течение двух суток, где брат Государя!»

А брат Государя в восторге. Он смеется над страхами за его жизнь, сам отвечает командиру корпуса и уходит в окопы.

Позиционная война тяготила его подвижной характер.

— Пришли лошадей на высоту 700, — говорит мне по телефону личный ординарец Великого Князя князь В. Вяземский.

— Куда? Как? Да она сильно обстреливается, там нельзя показаться верхом. Попроси Великого Князя спуститься вниз пешком по ходу сообщения.

Но разве можно запомнить высоты и гребни, по которым Великий Князь обходил свои позиции? Он всегда хотел сам знать, сам увидеть. В его присутствии забывали о личной опасности, и бывали случаи, когда этим пользовались даже соседи.

Однажды под Залещиком Великий Князь поехал посмотреть Заамурскую конную бригаду и, как обыкновенно, в несколько часов всех зачаровал. Через три дня, в критическую минуту, славные заамурцы атаковали в лоб в конном строю пехотные окопы под Дзвинячь-Жежава. Командир бригады генерал А. Черячукин, идя на подвиг и желая поднять настроение, сказал своим солдатам, что с соседней высоты на них смотрит Великий Князь Михаил Александрович и интересуется, повернут они под огнем или нет. Надо ли говорить, что на высоте никого не было? Великий Князь был занят своей дивизией и узнал только к вечеру о подвиге героев. Ведомые Черячукиным, они не только не повернули, не дрогнули, не только дошли, но прошли пехотные окопы.

Вспоминаю Тлумач, когда бой закончился лихим обходом татар и блестящей атакой третьей сотни князя Алека Амилахвари. Влетев в Тлумач, Великий Князь пронесся через город, еще занятый австрийцами. Около него падают всадники и лошади маленького конвоя, сраженные ружейными пулями. «Вам очень хотелось быть убитым сегодня?» — спросил я Его Высочество вечером за кружкой чая у командира корпуса, хана Нахичеванского.

У Великого Князя не было инстинктивного движения наклонить голову под пулей. Как-то раз, уже командиром 2-го кавалерийского корпуса, он спешит в день наступления с участка 6-й донской казачьей дивизии в 9-ю кавалерийскую. Для скорости он несется в автомобиле по открытому месту. Четыре тяжелых орудия противника дают залп; снаряды вздымают воронки, клубы дыма, а земля отбрасывается к автомобилю. Не забуду его характерный жест головы вверх, взмах руки и непроизвольное восклицание: «Восьмидюймовые!» Шофер побледнел и остановился; его приводят в себя короткие слова начальника штаба генерала Юзефовича: «Давай вперед».

— Знаешь, почему он такой храбрый? — сказал мне как-то начальник конвоя, старый черниговский гусар ротмистр Пантелеев. — Он так глубоко порядочен, что не может не быть храбрым.

Как начальник Великий Князь всегда искал крайних решений, стоял за их настойчивое проведение. Большой спортсмен в душе, он любил риск, огорчался, когда новые обстоятельства не позволяли довести занесенный удар до конца.

Его доступность известна всем русским людям. Он принимал всех, кто хотел его видеть, и был добрым гением для тех, кто просил о помощи. На войну шли за ним тяжелые сундуки писем, прошений и всевозможных просьб. В период затишья полковник барон Н. А. Врангель просиживал над бумагами до глубокой ночи, подготовляясь к утренним докладам. Только смотря на эти горы писем, можно было получить представление о числе просителей. А мы знали и видели, как Великий Князь стремился помочь каждому. Он расспрашивал о подробностях, тратил громадные средства на благотворительность. Его Высочество никогда не говорил об этих делах, как никогда не показывал своего высокого положения. Особая красота была в его скромности.

— Берегите Великого Князя. Мы не знаем, какие судьбы готовит ему Россия, — часто говорил мне начальник штаба Юзефович, когда боевая обстановка заставляла нас разлучаться [106] Я был старшим адъютантом штаба Дикой дивизии, а потом штаб-офицером штаба 2-го кавалерийского корпуса. .

Эти слова пришли мне невольно на память, когда я подходил 21 августа 1917 года к маленькому знакомому домику в Гатчине, так напоминавшему раньше английский коттедж. Судьбе угодно было сохранить Великого Князя на войне. Но как все кругом переменилось! Около небольшого сада бродят вооруженные, разнузданные, всклокоченные солдаты. Только Великий Князь все тот же спокойный, ровный, приветливый. Я рассказываю ему о своих злоключениях, о совершенно новой для меня теории идеализма, которую пробуют применять в России, и о тех, кто ее проводит. Его Высочество задает вопросы; но мне кажется, что он давно все знает и полон глубокой грусти. Я ясно чувствую, что ему больно слушать пересказы моих наблюдений. Меня выручает Баранов, который докладывает, что супруга Великого Князя [107] Княгиня Наталия Сергеевна Брасова. зовет нас к столу. Великий Князь гостеприимный хозяин; он любит угостить, но сам всегда на строгом режиме: очень ограничен в еде и пьет только молоко. Наталия Сергеевна также радушна, душевна и встречает своей обворожительной улыбкой.