Альфред Штекли - Джордано Бруно

В глубокой пещере царит полутьма. Люди в оковах. Перед их глазами только стена. Они не могут повернуться и посмотреть, что позади. А за их спиной длинной вереницей идут носильщики, которые несут различные сосуды, изображения, статуи. Но люди видят не их, а только отбрасываемые ими тени. Эту игру теней и принимают они за реальную жизнь…

Бруно очень любил Платона, зачитывался его глубокими и поэтичными диалогами, жил в мире его образов. Человек, учил Платон, подобен пленнику в пещере: то, что он способен воспринимать чувствами, не больше, чем тени идей, идей вечных, неизменных, созданных богом. Кажущаяся реальность лишь тени, воспринятые глазами скованного узника.

Неужели и он, Бруно, обречен всю жизнь пребывать в подземной пещере и видеть одни только обманчивые, колышущиеся силуэты, одни только тени идей?

«Умножающий знания, умножает печаль…» Он часто слышал эти горькие слова премудрого Соломона. Бегите, мол, от того, что увеличивает ваши горести, отрекитесь от пытливой мысли! Бог любит простодушных, а не умствующих. Апостол Павел учил не полагаться на знания, а Блаженный Августин утверждал, что незнание больше, чем знание, приближает к богу. Теологи постоянно говорили о непостижимости тех или иных богословских истин: в них надо верить, а не пытаться их понять. Жития святых превозносят чудеса, которые господь, посрамляя гордыню ученых, совершает через праведных неучей. Благочестивое невежество становится добродетелью, святая ослиность — примером для подражания! Бруно по горло сыт такими поучениями. Он слагает «Сонет в честь Осла»:

Вера нуждается в ослах, ослам удобней всего с верой, а людям необходимы свобода мысли, знания, нужна настоящая наука! Бруно отринул религиозное мировоззрение. В философии ищет он то, чего не могла ему дать религия. Ему чужда мысль, что жизнь на этом свете — короткая, тягостная и греховная побывка, лишь предваряющая вечное пребывание в мире ином. Но в чем же смысл человеческого существования? И где тот нравственный идеал, к которому надо всегда стремиться? Джордано внимательно изучает этические учения древних философов.

Он отдает много сил, чтобы разобраться и в том, насколько правы философы, сомневающиеся в возможности познавать окружающее. Основательно занимается пирронистами. Их идеи быстро его разочаровывают. Он сам ценит сомнение, но то, которое помогает избавляться от ложных взглядов. Чем больше вещей заставляли его в монастырской школе принимать на веру, тем сильнее становились его сомнения. Но здесь сомневались во всем: воздерживались от суждений, не утверждали, не отрицали, а только задавали вопросы. Бруно удивляет противоречивость пирронистов. Если они думают, что постигнуть вещи невозможно, то к чему все их вопросы? Чем тогда они отличаются от Данаид, непрестанно наполняющих бездонные бочки?

Пирронисты объявляют истину непознаваемой, не доверяя ни разуму, ни чувствам. Они иронизируют над последователями Эпикура и Стой. Но что полезного сделали они в изучении природы? Что противопоставили взглядам, которых не принимали? Джордано не по душе все эти «сомневающиеся» и «воздерживающиеся». Они не хотят ни обучать, ни учиться, а только, чтобы казаться умнее других, отрицают чужие достижения.

Бруно не прельщают софизмы, какими бы остроумными они ни были. Вопрос о том, познаваем мир или нет, имеет для него первостепенное значение. Речь идет не об одной из интересующих его философских проблем, а о вопросе, от решения которого для него зависит очень многое.

Ко всем, кто говорит о тщете знаний, Бруно питает острую неприязнь. Древние философы и современные писатели, рядящиеся в дешевую тогу скептиков, не сродни ли богословам, учащим презирать разум? И те и эти в конечном итоге — жрецы невежества, что толкают людей поклоняться ослу.

Он постоянно читает и слышит разглагольствования о том, что теперь-де возродились античные науки и нынешние ученые могут потягаться славой с мудрецами Эллады и Рима. Действительно, латынь очистилась от варварской неуклюжести и греческая речь засверкала во всем своем блеске. Усердно трудятся печатники, выходит множество книг. Любой краснобай мнит себя Демосфеном, а школьные учителя, розгами вбивающие в мальчишек грамматические правила, уверены, что говорят не хуже Цицерона.

Джордано не разделяет восторга многих своих современников. Он совсем не убежден, что науки переживают расцвет. «Князя перипатетиков» изучают, правда, по исправленным текстам, но велик ли толк? Аристотеля Бруно называет палачом чужих мнений, видит в нем человека, который немилосердно обошелся с учениями своих предшественников. Для Бруно возродить античную философию — значит возродить именно ту философию древних греков, что больше всего пострадала от ярости перипатетиков. Но этого нет и в помине.

Мысли должны возродиться, а не слова! Самое ценное, что было в древней философии, остается под спудом. Зато раздолье буквоедам: старые тексты, новые тексты, забытые выражения, новые слова! Составляют лексиконы, антологии, хрестоматии, компендиумы, радуются правильно поставленной запятой, а в главном — в представлениях о мире, о природе, о вселенной — слепо следуют учениям двухтысячелетней давности! Воспринимают как откровение каждую букву у Аристотеля и не хотят видеть, что творится вокруг. Ожесточенно спорят по самым разнообразным вопросам, а аргументы — ссылки на тексты! Ученых, которые настолько неблагоразумны, что подмечают в природе явления, неизвестные Аристотелю, подвергают хуле и поношению. Все, что нужно знать о мире, есть у божественного Стагирита, а если у него чего и нет, то этого, следовательно, вообще не существует!

Живая мысль не в чести. Препарируют тексты, анатомируют фразы, выхолащивают мысли, но дрожат над буквой. Кричат о возрождении, кичатся ученостью и называют себя гуманистами. Бруно зовет их иначе. «Грамматиками» или «педантами» величает он людей, которые верность букве ставят превыше всего. Не очень-то важно, носят они светское платье или рясу, Тычут пальцем в Аристотелев текст или в священное писание.